Одинокое место

Надо организовать переезд из Молидена, но без конфликтов не обходится. Процесс продажи сам по себе драматичен, Йенс очень хочет купить дом, он предлагает цену несколько ниже, зато готов позволить нам оставить все как есть. Еще не все вывезено и очищено, еще много работы. Я готова возместить сестре разницу, но тут другие клиенты повышают цену. Теперь у меня нет аргументов, почему надо продать дом именно Йенсу. Он разочарован и зол, в отчаянии посылает мне гневные эсэмэски. Сестра не понимает, почему я так настаиваю на том, чтобы покупателем стал Йенс. У пары, предлагающей хорошие деньги, здесь живут родственники, у них есть все возможности заботиться о доме, конечно, они все переделают. Тогда я не хочу его больше видеть, перестроенный дом, измененный до неузнаваемости, с новой планировкой. Я знаю, что так оно обычно и происходит, когда покидаешь какое-то место, Найма поговаривает о том, что и ей пора уезжать – грядут новые времена, смена поколений. Если бы папа не переехал в родительский дом, мы бы потеряли Молиден уже в 2003 году.

* * *

Мидсоммар у нас в Ханинге: Грета, Адам, Диса, Иван и сын Адама Исак, мама, свекровь и наша семья. Получилось довольно шумно и сумбурно. Младшие дети играли, потом решили посмотреть мультфильмы, мама со свекровью сидели с ними на диване, свекровь прикрикнула, чтобы они сделали потише. «Убавьте звук», – повторила она. Мама начала задавать ей вопросы, интересоваться здоровьем, свекровь принялась подробно рассказывать. Дул холодный ветер, сидеть на улице было не очень приятно, на полдник мы пили кофе с клубничным тортом, а на ужин ели селедку и лосось с молодой картошкой. Вечером Матс отвез свою маму домой в Бромму, и она настояла, чтобы он поднялся с ней в квартиру. Начала расспрашивать, что он пишет, но для Матса творчество – процесс личный. Он не ответил, и его мама принялась жаловаться: как она расстроена, что Матса не включили в антологию, где ему самое место. Он возразил, что ему все равно, в этой сфере все вот так. Я уже неоднократно говорила об этом со свекровью, объясняла ей, что мы привыкли. Мы все знаем, просто надо найти способ защититься, чтобы творчество оставалось независимым, чтобы можно было писать то, что считаешь нужным, невзирая на тренды, строгих судей, манифесты и литературные волны. Матс сказал ей, чтобы она вела себя как взрослый человек, перестала причитать и послушала его. Она не поняла. Начала расспрашивать, как у него дела вообще. «Матс, как ты на самом деле себя чувствуешь?» «Ну, знаешь, нас довольно-таки вымотало то, что произошло, но мы справились, прошли этот сложный период, и теперь у нас с Кристиной и детьми все хорошо». И тут она как заорет: «Ты что, не понимаешь своего унижения???» Она выкрикивала это снова и снова: «Ты унижен! Ты унижен!» «Хватит, – крикнул он в ответ. – Перестань!»

Пару дней спустя на мое имя пришла открытка с цветами и благодарностью – «спасибо за приятный праздничный вечер!» И письмо Матсу. «Ты должна это прочитать, – говорит он, – о чем она вообще?» Письмо содержит скрытые призывы бросить меня и девочек, потому что мы, по ее мнению, высасываем из него все соки. А еще она советует ему немедленно обратиться за помощью. В последующие дни Матс продолжает получать все более немыслимые письма и просит меня их прочесть. Что она творит? Матс не может думать ни о чем другом, пытается как-то истолковать ее поведение, ее намерения, намеки. Ничего нового, это не деменция, так было всегда, но после смерти мужа усилилось, вышло из-под контроля. Как относиться к тому, что она пытается убедить окружающих в том, что Матс убивает себя, лишает жизни? Письма очень странные, но не психотические, а скорее загадочные: сплошные намеки, перечеркнутые фразы, исправления. «Напиши об этом, – говорит Матс. – Иначе останется недоумение. Я не хочу об этом писать, – добавляет он, – но ты ведь свидетель, напиши ты».

Я пишу и все зачеркиваю. Потом снова пишу, перефразирую. Вырезаю, создаю отдельный документ. Удаляю.