Одинокое место

Где угодно. Когда угодно. Старик в магазине. Огромная тележка, в ней скромный свекольный салат, упаковка замороженных фрикаделек. Одиночество. Представляю себе, как он открывает салат, разогревает фрикадельки, накрывает на стол – одна тарелка, один стакан. Скоро ты умрешь. Страдания людей, их усталость. Я еле волочу ноги, они тянут меня к земле – все эти люди во мне. В метро, в электричке. Усталые женщины везут ведра, тряпки и чистящие средства, говорят не по-шведски, ездят так из виллы в квартиру, из квартиры в виллу, за какие деньги? Как у них, должно быть, болит тело под вечер! Вы тоже скоро умрете. Мальчик сидит в одиночестве, отвернувшись. Это группа из организации для трудных подростков, а с ними воспитатели? Остальные ребята в компании шумят, только один этот мальчик молчит и, съежившись, смотрит в окно, на пробегающие мимо пейзажи. Кажется, другие начинают его задирать? Почему воспитатели не вмешиваются, не защищают его? Как сложится его взрослая жизнь? Скоро ты умрешь. Скоро все мы умрем. Все мы заключены в смертных телах. Как-то раз я возвращаюсь домой из больницы – не помню, после кардиографии, маммографии или химиотерапии. У метро Фридхемсплан полицейские автомобили, оцепление. Люди отводят взгляды. И тут я вижу. На крыше, высоко-высоко, на самом краю, стоит мальчишка. Сколько ему, двенадцать, тринадцать, четырнадцать? Он собирается прыгнуть. Кто-то обращается к нему в мегафон. «Боже мой, спасите его, не прыгай, не делай этого!» Все мы, испытывающие боль в этой жизни, скоро умрем. Папа, который так хотел любви. Он умер на полпути с веранды на кухню, с перепачканными землей руками, в самую светлую июньскую ночь.

Если ты все равно умрешь, для чего тогда вообще жить?

* * *

Мне хорошо знакома привилегия что-то значить для других. Быть нужной. В самые темные времена.

Я не узнаю, что им придется пережить, когда я умру. Ведь меня просто-напросто не будет.

* * *

Я утратила веру в способность жить.

* * *

Доктор Эрика говорит, что может прислать направление к психологу. И Матсу, и мне. Детям тоже, но они не хотят. У нас с Матсом будет у каждого свой психолог. Это хорошо. Мы очень благодарны, что в больнице предлагают индивидуальные беседы со специалистами.

У доктора Эрики есть ответы почти на все вопросы. На «Тамоксифен» приходится около тридцати процентов лечения… или же эти таблетки снижают риск рецидива на тридцать процентов? Я не до конца понимаю, как это посчитали, но никогда не стала бы полагаться на судьбу и пренебрегать этой возможностью. Тридцать процентов! Доктор Эрика не может точно сказать, почему я заболела. По ее словам, так далеко наука еще не продвинулась. Но лично мне кажется, что мои эстрогены немножко сошли с ума. А «Тамоксифен» как раз помогает их приструнить. Плотная ткань груди и повышенная выработка эстрогенов. Эстрогены, конечно, приносят немало пользы в жизни. Они дают нам желание и энергию.

Вот тут-то доктор Эрика и напоминает о том, как хорошо мне жилось без эстрогенов до полового созревания. «И совсем не обязательно превращаться в размазню – посмотрите на Мадлен Олбрайт!» Но гинеколога посетить все же стоит, а еще хороши все средства, способные облегчить побочные эффекты. Долгие перелеты и тромбы – мне следует внимательно прислушиваться к малейшим симптомам. О, это для меня самое сложное. На какие симптомы обращать внимание? Что принимать всерьез? Как я пойму, что у меня тромбы? По синякам? По моему ужасному варикозу?

Доктор Эрика говорит, что грудь получилась прекрасная, и даже она, которая каждый день множество раз видит женскую грудь, не отличила бы ее от настоящей. Эрика всегда вселяет надежду, ее обстоятельный подход и умение дать правильную оценку ситуации. Мне не так много надо, только бы иногда приезжать в больницу, желательно к доктору Эрике, но у нее столько пациенток, некоторые из них действительно серьезно больны. Помогите мне, хотя бы чуть-чуть, восстановить доверие к собственному телу, признать, что оно мне не враг, что мы зависим друг от друга, что я и есть тело и мы должны не бороться, а дружить.