Одинокое письмо

Но кроме моих учителей — писателей — у меня был настоящий учитель, замечательный охотник, старый лесник из Котлована — Владимир Федорович Голубев.

Время открытия весенней охоты совпадало с его днем рождения. К этому времени я обычно старалась приехать.

Бывало, ходили зимой на зайца с его собакой Заливаем.

Привычные ели, уходящий влево санный путь, тусклое небо, игра ветра с осыпающимся снегом, отдаленный лай собаки.

Любуюсь этой картиной? А что в ней такого. Разнообразие физических явлений, превращения воды, игра света и цвета, противопоставление белых поверхностей, однообразие органической жизни — что же заставляет меня глядеть в глубину леса? Почему радует любой отпечатанный на снегу след?

— Это у горностая, а это уже у лисы, — останавливаюсь, сойдя с лыжни и разглядывая следы.

Меня радует разнообразие форм жизни, бесконечность ее проявления.

Принимать эти дары — и значит жить.

Послышался лай собаки.

— Ты встань вон туда, на полянку, я поеду вперед, а ты пока останься на дороге.

Я выбралась на поляну, сняла с плеча ружье, сбросила рукавицы, взвела курки, попробовала вскинуть ружье — мешал оранжевый полушубок, но не очень, и приготовилась ждать.

Собака лаяла не переставая. Раздался выстрел. Все стихло. Я закинула двустволку на плечо, представила, как подбегают охотники к добыче, как поднимают теплую тяжелую тушку, и пожалела, что снова все произошло без меня. Вдруг снова раздался лай. Гон приближался.

В ольшанике я увидела яркую спину собаки, пес выскочил на дорогу, замолчал, на секунду ткнулся мордой в снег, зарывшись по уши, хватил снега и, снова взлаяв, поскакал по дороге.

Я пошла следом за ним и увидела свежий заячий след, а в нем красные песчинки крови. Из леса вышел охотник, подошел ко мне, увидел следы собаки и зайца и снова двинулся в сторону удаляющегося гона, велев мне оставаться на месте, только чуть прикрыться кустами, потому что беляк обязательно побежит по своему следу и вернется на старое место.

Лай затих где-то по ту сторону болота, а я снова задумалась, почему так счастлива сегодня.

Вот я стою на опушке леса. Справа поля, с занесенными стогами и ольшаником вдоль оврагов — в таких крепях держатся днем русаки, туда мы еще пойдем, слева большой Боронатовский лес, там есть лоси и волки, на мне желтый полушубок выше колен с длинной белой шерстью внутрь, голыми руками я держу наготове новенькую «тулку» шестнадцатого калибра, за пазухой начатая пачка патронов с дробью первого номера (на зайца и тетерева), а на уме у меня только: сейчас он выскочит вон оттуда, только бы успеть.

А почему же меня не коробила эта определенность, эта данность? Вот охотник на опушке леса, он приготовился, сейчас он выстрелит по зайцу?

А как же моя бесконечная душа, не соизмеримая ни с одним в мире проявлением?

Да, сейчас я охотник. Спросите, о чем я думаю. Я плачу и рыдаю по своему единственному в мире пушистому, легкому в беге и увесистому в руке сладкому зайцу.

Моя Божественная душа...

Бродила я и сама по пашневским угодьям.

Шестой час утра. Еще совсем ночь. Даже собаки в деревне молчат. Стучат ходики, стрелки не видны, глубоко дышит во сне Зорька у порога; сапоги с высохшими голенищами натягиваются на приступочке у печки — высохли хорошо — хозяйка положила их на ночь повыше к печке, проверим карманы: патроны здесь, можно прихватить сахару — пора.

Зорька подняла голову, потянулась было следом, ружья не увидела — оно у меня в сенях, но и ей холодно, она сворачивается плотнее, прячет морду себе в живот, закрывается хвостом.

Посвечивая фонарем, отодвигаю задвижку в сенях и выхожу на крыльцо. Идет тихий дождь. Смутно виднеется деревенская улица. Глухие окна домов. За деревней три дороги, кажется, по этой. Ну и холод. Ремень от ружья на плече придерживаю локтем, руки прячу в карманы телогрейки, приятно перекатываются там аккуратные патроны.

Тут должен быть овин, за которым у груды камней, среди высоких засохших кипреев и татарника прислонены к одинокой желтой березке такие же мои срубленные и принесенные березовые ветки.

Но, кажется, не та дорога — я возвращаюсь к деревне, как же я шла вчера: собака бежала впереди, сбоку выходило стадо.

Сделалось жарко — я бегу по другой дороге, но я ее не узнаю.

Уже заметно посветлело, стало различаться вспаханное поле, еще немного, и я опоздала — тетерева вылетят на поля, я не успею добраться до своего шалаша. Вот какой-то сарай — не тот. Снова край деревни. Спокойно. Был ли этот голубой дом — кажется, был, если различается голубое — значит, полностью рассвело, этот дом я помню.

Попробуем еще раз. Вон тот разваленный овин. Хорошо. Теперь маленький стожок соломы — берем охапку для подстилки — сидеть нужно будет долго и неподвижно. Солома сырая. Попробуем внутри — тоже сырая, да вдобавок и теплая — значит, гниет, разроем еще — вот и сухая — потащили.

Вон и пригорок. Дождик перестает. Отставляем самую крупную ветку, залезаем внутрь, стелем соломку, хорошо.