Одинокое письмо

Если предыдущая запись выражала паузу, остановку, глубокий вздох — «перевод духа», то теперешнее состояние есть мертвая неподвижная тупая боль, застывшая на одном, только об одном.

Был некий праздник, с ритуальным, подобающим случаю чтением, с пересказом и воспоминанием живой истории, с торжествами осмысления и назидательного пересказа продолжателям. Какой ни есть печальный, но все же праздник.

Теперь началась реальность с погружением в глубину ситуации.

Отстаивание культуры одиночества.

События этого месяца так закружились, настолько превзошли все самое крайнее, представлявшееся в иные минуты, что только сейчас стало возможным об этом писать, так как наметилось некое разрешение, некая пауза, позволяющая вздохнуть, даже не вздохнуть, а цинично сказать: произошло следующее...

Теперь, думая над тем, почему так страшно было узнать об этом, я поняла, что реальное, действительное событие произошло много раньше, тогда, когда я увидела, что все началось снова.

Теперь я поняла, что человек больше доверяет констатации факта, чем своим собственным глазам; у него на глазах происходит действительное, бесспорное событие, живое, но оно еще пока бесформенно, не обговорено, ему еще не придана филолого-литургическая законченность. Оно еще осложнено многими подробностями, иногда кощунственными; многообразие примет затмевает общую величественность смерти, которая пока еще разностильна, суетна.

И только потом появляются осмысленность и единство. Стоявшие перед глазами подробности случившегося вдруг очищаются от всего лишнего, биологически-кощунственного. Истинная глубина и величие происшедшего поражают в самое сердце. И все это посредством разъясняющих, дидактических действий, которые хранят учители жизни, призванные повседневному событию давать название, разъяснение, очищение и высветление.

Гностическая ненависть к бытию.

И бедные овцы, неспособные сами понять всю глубину произошедшего на их глазах, неспособные увидеть общее и высокое в чередовании разностильных явлений, прибегают к своим пастырям, примеряя к своей жизни, к только что увиденному цитаты из священных книг, ранее виденного или чужих жизней.

Вот откуда это рабское несоответствие.

— Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду: что есть жизнь, поистине аки дым, поистине аки цвет отцвете. Что есть красота? Маловременное мечтание.

Придя, вижду чюдо, бывшее выше ума. Вчера еще был с нами, а ныне бездумен лежит.

Тело бездушное видя, мечтаем, тело бездушное видя, болезнуем и помышляем, что есть жизнь: кал и пепел.

Придя, возопием Всевышнему: Господи благослови в нестареющем блаженстве Твоем.

На этом недоверии человека собственным глазам паразитирует целая армия писателей, как духовных, так и светских.

Особенно теперь, когда кругом распространяется огромное число ситуаций, каждый может выбрать себе одну из них, подходящую к его обстоятельствам и позволяющую оформить свои растекающиеся подробности согласно выбранному образцу, который оформлен, закончен, однозначен и к тому же сдобрен необходимой долей привлекательного эстетизирования.

Таким образом расползающаяся действительность, в которой живет наш рядовой герой, обретает форму, благодаря выявленному из нее явлению, которое получает название, а тем самым и смысл.

Бесформенная действительность обретает смысл и высоту. Наш герой уже больше не банален: как же! все происходящее с ним вполне соотносится в его сознании с величайшими мифами, преподнесенными в очищенном виде учителями жизни.

Итак, для подавления боли сердечной оказались привлеченными все эти рассуждения, доказывающие несовместимость печали от вторичного события и скорби перед лицом главного.

Как всегда, дидактические уроки привели к мыслям о роли писателя в жизни.

Я не хочу, чтобы литература меняла реальность.

Хочется думать, что господствующие ветры дуют всегда в одном и том же направлении, морские течения омывают одни и те же рифы, пути миграции птиц и рыб неизменны, глухари токуют из года в год на одних и тех же моховых болотах; если эти вековые процессы нарушаются, значит, что-то неблагополучно.

Голос автора должен вплетаться в общий хор в соответствии с законами мировой гармонии.

Может ли литература изменить реальность?

В жизни отдельного человека злую шутку сыграть может.

Представим себе такую ситуацию.

Некий школяр проваливается на экзамене из-за незнания какого-нибудь романа, ну, например, «Евгений Онегин» Пушкина, он не получает аттестат зрелости, не может поступить в институт, где он получил бы отсрочку от службы в армии, и попадает в «горячую точку».

Таким образом, Евгений Онегин, этот герой, уже убивший своего друга, поэта-романтика, может снова убить какого-нибудь вольнолюбивого юношу.

Это похоже на полевые испытания охотничьей собаки.