Одиссей

Большая часть нелестных для Одиссея историй не включена в гомеровскую «Илиаду». Они относятся к многочисленным апокрифам о Троянской войне[107]. Знал ли их Гомер, когда сочинял «Одиссею» и «Илиаду»? Троянская война длилась десять лет. В «Илиаде» показан лишь небольшой эпизод в самом ее конце. И Гомер умышленно опускает некоторые подробности. Возможно, Гомер описывал своих героев такими, какими знал их сам. Но скорее он немного приукрасил действительность и сознательно умолчал о неприятных моментах, чтобы они служили неявным фоном. Речь идет, в частности, о том моменте, где он сравнивает Одиссея с плачущей Андромахой. Во всех некрасивых поступках мы узнаем черты Одиссея – лиса, реального политика, следующего за неопровержимыми аргументами до самого конца, каким бы ужасным он ни был. Эти неназванные эпизоды образуют контекст, сообщающий читателю о скрытых мотивах и важных качествах персонажа.

Одиссей совершил над Троей подлость. Не в естественном ходе войны, которая неизбежно уносит жизни. Нет, он совершал постыдные вещи, не прячась за высокими целями и идеалами. С его подачи Ифигения была принесена в жертву богам. Он настоял на убийстве всех пленных мужчин после завершения войны, чтобы исключить возможность будущей мести. Есть мнение, что это он убил царскую дочь Поликсену в отместку за смерть Ахилла. И многие уверены, что именно он сбросил сына Гектора и Андромахи с городской стены. Римский философ и поэт Сенека вкладывает в уста Одиссея циничную и холодную речь, убеждающую Андромаху добровольно отдать свое дитя[108]. Каждое слово вонзается в сердце, словно кинжал: «Сама размысли-ка – и нас простишь, коль воин, что состарился за десять лет и зим, войны пугается, и новых сеч, и Трои, не поверженной, как должно». Он словно просит мать пожертвовать своим сыном ради будущего мира и для блага общества. Даже сам Одиссей обливается слезами, когда Демодок начинает рассказывать феакам эту душераздирающую историю.

Вслед за «Илиадой», описывающей лишь самый конец Троянской войны, «Одиссея» рассказывает нам о последней стадии скитаний Одиссея. Остальное остается в тени до тех пор, пока сам Одиссей при дворе царя Алкиноя не рассказывает нам, что произошло. В этом заключается парадокс. «Многохитрый» герой, polytropos, лис, рассказывает правду о своих приключениях. С чего мы должны ему верить? Подобно шекспировскому Яго, который открыто заявляет, что он не тот, кем кажется, и не стоит принимать не веру все его слова[109], так и Гомер первым делом сообщает, что Одиссей – polytropos. Как будто хочет предупредить, что Одиссей может и приврать, и несколько раз Гомер показывает нам, как именно это его герой и делает. Единственный раз, когда Гомер не ставит слова своего героя под сомнение, – это когда он сам берется рассказать свою историю. Но никто из тех, кто мог бы подтвердить его слова, не выжил. И на самом деле никто не знает, как все было. Верить ли сказкам о циклопах, Цирцее, лотофагах и прочих диковинных созданиях – решать нам самим. (См. ил. 21. Эксекий. Черная амфора с Ахиллом и Аяксом, играющими в кости.)

Но он рассказывает так живо и увлекательно! И хотя он хитер, он умеет добиваться своего. Впрочем, как раз с этим Одиссею не везет по дороге домой. Он теряет людей не меньше, чем пало в боях под Троей. Одиссей отплывает домой на двенадцати судах. В дороге он теряет и корабли, и всех спутников. Единственным выжившим оказывается он сам, их предводитель. Подобные истории редко кончаются хорошо. Разве его спутники не сами виноваты в своей гибели? Лишь некоторые из них. Большинство поплатились жизнью за любопытство и упрямство Одиссея, не говоря уже о его ошибках. Он должен был отвечать за благополучие своих людей. Он принимал решения, он нес бремя командования, а вместе с ним и полагающиеся руководителю почести и привилегии. И в этом путешествии Одиссей показывает себя неэффективным лидером. Его макиавеллианский интеллект не помогает ему. Его люди гибнут все до единого. А он в конце концов рассказывает свою историю праведному народу, который награждает его аплодисментами и восхищением.

Фундаментальная потребность в смысле

Время столь одушевленно,

а пространство столь бездушно,
и на острове бездонном
дней чужих считать не нужно:
вечность дремлет безразлично.
Спит Елена. Нестор вянет.
И отца напрасно ищет
Телемак средь расстояний.

Даже гибельного пенья

гибель славная условна.
Иль всё впрямь одновременно,
и в начале – только Слово?
Перепеть Сирен Орфею
удалось, и полудевы
гибнут… Глядь, и Одиссея
снова губят их напевы.