Одна сотая

Гений художника и мое собственное воображение придали ему такую пластичность, что съ минуту я испытывалъ впечатленiе, какъ будто гляжу на живого человека. И тогда въ моей мысли возникъ вопросъ: а какъ онъ будетъ гореть? И точно такъ же ясно, какъ его самого, я увиделъ подъ его стопами костеръ, охваченный моремъ огня, который выделялъ изъ себя сотни огненныхъ змей и клубы дыма. А въ клубахъ дыма онъ стоялъ такой же бледный, прямой и спокойный въ черномъ платье, а огненныя змеи извивались у его ногъ.

Все это я увиделъ такъ ясно и почувствовалъ настолько ощутительно, что закрылъ лицо руками и, кажется, даже вскрикнулъ. По крайней мере те, которые, полусмеясь, полуиспуганно, отрывали руки отъ моего лица, то есть Роза и мой другъ художникъ, утверждали, что я вскрикнулъ.

Тогда я въ первый разъ перевелъ свой взглядъ съ картины на Розу. Фу! какъ противна мне показалась эта самка рядомъ съ этимъ человекомъ! Решительно, я пресытился ею. Для чего же при ея помощи, а отчасти и по ея поводу, я, часъ тому назадъ, устроилъ такую выходку? Какъ это было глупо, мелко и скверно! Довольно съ меня всего этого.

Роза скучала и тащила меня на какое-то гулянье. Я былъ въ состоянии сказать ей только, чтобъ она садилась въ экипажъ и ехала, куда ей будетъ угодно, а что я возвращусь домой.

Но вместо того, чтобъ возвратиться домой, я отправился къ Ашету и приказалъ немедленно припасти мне все, решительно все, что у него есть о Гусе… Когда, почти одновременно съ моимъ приходомъ, мне принесли огромную пачку книгъ, то я, разрывая упаковку, кричалъ своему слуге: «Не впускать сюда ни одной собаки! «Слуга, посвященный во все мои дела, таинственно спросилъ: «Даже и m-lle Розу?» — «О, эту меньше, чемъ кого бы то ни было!»

Не думайте, чтобъ я въ первый разъ встречался съ такой большой пачкой книгъ. И еще раньше я уже несколько разъ испытывалъ приступы жажды знания и зачитывался по ночамъ не одними скабрёзными и порнографическими романами. Случалось это не частой продолжалось не долго, поэтому я и употребляю выражеше: «приступы». Но этотъ длился дольше, чемъ предыдущие, и оставилъ на мне особые следы.

Въ героя лихорадочно поглощаемыхъ мною книжекъ я влюбился более страстно, чемъ когда-либо влюблялся въ какую-нибудь женщину. Одна встреча съ начертаниемъ его имени производила на меня впечатление электрическаго удара. Въ теченiе целыхъ дней я на мельчайшие атомы разбиралъ его жизнь и душу, и при этомъ меня по временамъ охватывала такая экзальтащя, что я чувствовалъ и себя готовымъ и способнымъ сделать то, что сделалъ онъ, хотя не имелъ ни малейшаго представления, зачемъ, для чего и какимъ образомъ это могло бы произойти. Вотъ эта-то неуверенность собственно и приводила меня въ отчаяние. Я испытывалъ такое чувство, какъ будто я въ обеихъ рукахъ держалъ какое-то огромное и совершенное нечто; при этотъ мною овладевала невыразимая скука.

Я виделъ себя въ образе ребенка, пускающего мыльные пузыри и забавляющегося ими, покуда они не лопнутъ, а потомъ пускающаго другiе и такъ далее, и такъ далее, отъ рожденiя до самой смерти, да и чтобы другое…

Когда я одинъ разъ подумалъ, что если какъ-нибудь иначе… то расхохотался и назвалъ себя идиотомъ. Не записаться ли мне ученикомъ въ какую-нибудь школу или не начать ли пахать ниву моихъ предковъ? Можетъ быть, поступить въ монахи? Это последнее, по самой своей оригинальности, понравилось мне больше всего, но тутъ я не видалъ никакой цели. Вместо кутежей — праздность, вместо страсбургскаго пирога — кусокъ скверно зажареннаго мяса. Не стоитъ хлопотъ.

Если бъ я въ то время услыхалъ бы о какомъ учителе надъ учителями, ходящемъ по свету и набирающемъ себе учениковъ, то палъ бы къ его ногамъ. Не улыбайтесь, докторъ, — вспомните Магдалину… Мне не передъ кемъ было преклоняться, не за кемъ было идти, а самъ я не могъ отважиться ни на одинъ самостоятельный шагъ. После двухнедельнаго смятенея и внутреннего разлада, я на все махнулъ рукой, приказалъ уложить свои вещи и поехалъ въ Египетъ, съ которымъ еще не былъ знакомъ. Меня очень интересовало это путешествие, жаль только, что я внесъ въ него смутное, затаенное чувство сознания своего глубокаго несчастiя.

VI

Когда я, три года тому назадъ, возвратился въ свои имения съ намерениемъ пробыть въ нихъ (въ первый разъ) несколько месяцевъ и съ надеждой устроить дела, которыя приходили все въ больший упадокъ, то почувствовалъ себя, — и совершенно ясно, — несчастнымъ. Пустота жизни очень чувствительнымъ и досаднымъ образомъ начала сливаться съ пустотою кармана, и это въ одинаковой степени удручало меня. Кроме того, вначале меня мучила та болезнь, которая теперь приходитъ къ концу, и къ концу приводить меня самого, а перспектива прожить несколько месяцевъ въ пустыне, какъ вы это легко можете представить, нимало не исправляла расположения моего духа.