Одна сотая

Иногда, дорогой докторъ, бываетъ такая осень, когда все расцветаетъ вновь и когда, хоть не надолго, все вновь пахнетъ весною. Я помню, что когда глубоко вдохнулъ лесное благоухание, то въ глубине груди почувствовалъ боль, и понялъ, насколько моя грудь была измучена. Въ то время мне было двадцать девять летъ. Но въ глазахъ у меня делалось ясней, и вдругъ они встретились съ великолепной осиной, которая глухо шумела волнами кровавыхъ, дрожащихъ лиетьевъ. Потомъ я увидалъ распростертый на серыхъ мхахъ черныя и испещренныя красными ягодами ветки брусники, а между ними гроздья желтыхъ безсмертниковъ и снежные пушки лесного клевера. Какая-то птица, довольно большая, зашелестила въ кустахъ, а когда я поднялъ голову, то увидалъ только ея голубыя и зеленоватыя крылья, исчезающiя за желтыми листьями стараго дуба. Я чувствовалъ, что смесь разнообразнейшихъ красокъ, изъ которыхъ одни были необыкновенно ярки, а другiя удивительно изящны и тонки, начинаетъ доставлять удовольствие моему взгляду, какъ вдругъ увидалъ и услышалъ что-то такое, что доставило мне еще большее удовольствие. Невдалеке отъ меня, за редко-сидящими деревьями виднелись большие кусты папоротника, которые представляли изъ себя все оттенки багрянца, начиная отъ колера тела до окраски ореха. Вероятно, это была очарованная заросль, потому что когда я смотрелъ на нее, въ ея глубине раздалось пенiе… Ахъ, не думайте, чтобъ оно имело какое-нибудь сходство съ пениемъ морскихъ или неморскихъ сиренъ. Правда, голосъ былъ женский, но въ немъ не слышалось ни молодости, ни свежести, ни тоскующаго сердца, ни меланхолии. Скорее въ немъ чувствовалось две вещи, о которыхъ мы думаемъ, что оне никогда не ходятъ въ паре: старость и веселье. Самымъ забавнымъ было то, что старый, дрожащiй голосъ, поющiй на веселый мотивъ, выходилъ неизвестно откуда и отъ существа совершенно невидимаго. Точно сами папоротники пели песенку, которую я потомъ заучилъ на память. Я еще и теперь помню ея слова и мотивъ:

Шелъ себе я чрезъ долину
И увиделъ вдругъ дiвчину,
Я покдонъ отдалъ ей низкiй
«Далеко идешь иль близко?»
Гей га! гей же га!
«Я куда идти, не знаю
И въ лесу давно блуждаю;
У меня давно устали ноги, —
Сбилась я совсемъ съ дороги»
Гей га! гей же га!
«А дорога тутъ за нами.»
Я провелъ ее кустами
И сказадъ ей на прощанье:
«Будь здорова, до свиданья!»

…Что это, докторъ? Мне кажется, я запелъ! Такъ, правда, запелъ, но какимъ голосомъ! У меня до сихъ поръ въ ушахъ хри-питъ и свищетъ отъ этого пения. Вы и вообразить не можете, что когда-то у меня былъ очень недурной голосъ. Я бралъ уроки въ Вене и въ Париже, а дамы, слушая мое пение, плакали и падали въ обморокъ. Жаль! глупости это, но жаль! Природа была для меня доброю матерью и дала мне все, что… Я не могу больше говорить! О, моя милая бабушка, отчего ты раньше… отчего ты дольше… Нетъ, не могу… Дыхания не хватаетъ и такъ мне грустно! Морфия, докторъ!

VII

Сегодня мне лучше. Вчера я сильно страдалъ, но сегодня мне лучше…

Не делайте суровой мины, — она вамъ не къ лицу и ни въ чемъ вамъ не поможетъ. Я говорить буду, потому что хочу. И вы также хотите меня слышать, но только ваши обязанности повелеваютъ вамъ… и т. д. и т. д. Не говорите общихъ местъ: поглубже вникните въ мою душу, поймите ея томящую потребность и слушайте.

О чемъ же я хотелъ говорить и где остановился? Ахъ, да… вспомнилъ. Слушайте!

Папоротники заколебались, зашелестели, и изъ гущины ихъ телесныхъ, бронзовыхъ и ржавыхъ листьевъ выплыла до половины довольно плечистая и тяжелая фигура въ полинявшемъ кафтане, лицо, какъ ошпаренный морозомъ цветокъ шиповника, румяное и сморщенное, окруженное седыми волосами, а также две медно-красныхъ руки, изъ которыхъ одна держала небольшую корзину съ грибами, а другая — пукъ вереска. Стоя по поясъ среди папоротниковъ, съ неотзвучавшею песней на устахъ, эта седая, какъ лунь, старушка прищурила покрасневшия веки и съ напряженiемъ всматривалась въ меня. Несмотря на отдаленiе, она заметила, что я улыбаюсь ей, потому что кивнула головою и весело проговорила:

— Да будетъ благословенно имя…

И, прежде чемъ я успелъ ответить, она двинулась ко мне черезъ папоротники.

— Откуда вы взялись здесь, паничъ? Господи Iисусе, кажется, всехъ людей знаю въ нашемъ местоположенiи (это должно было означать местность), а панича не знаю и никогда не видала. Вы не молодой панъ Женский будете?

Женский — была фамилия моего управляющего, который въ это время ожидалъ откуда-то одного изъ своихъ сыновей. Я зналъ объ этомъ и воспользовался подвернувшимся мне случаемъ.

— Да, — сказалъ я, — я приехалъ къ отцу.