Одна сотая

— И хорошо, и хорошо, — утешилась старуха: — папенька все ждалъ васъ и дождаться не могъ… Но разве недавно, царевичъ, очень недавно ты приехалъ сюда, потому что еще вчера тебя не было… Экономъ Королькевичъ говорилъ, что молодого пана Женскаго еще не было въ усадьбе.

— Я приехалъ несколько часовъ тому назадъ.

— И хорошо, и хорошо! для папеньки большое утешенiе… А я сегодня пошла въ лесокъ, съ самаго утра грибки собираю… вотъ и не знала ни о чемъ… не знала.

Когда она говорила это и, переступая черезъ папоротникъ, высоко поднимала большiя ноги, я заметилъ, что ея ступни были обернуты тряпками и заключались въ чемъ-то вроде очень грубыхъ, худыхъ туфель. Но тряпки, заменяющия ей чулки, были белы, какъ снегъ, юбка настолько старая, что я не могъ понять, какъ она можетъ держаться, также чиста… къ нимъ только прицепились маленькия веточки можжевельника и стебельки разныхъ травъ, отъ которыхъ шелъ сильный запахъ.

— Ты уже знаешь, бабушка, кто я, — удалось, наконецъ, сказать мне, — желательно было бы знать, какъ зовутъ и тебя.

Съ грибами въ одной руке и съ пучкомъ вереска въ другой, старуха подняла на меня веселые глаза и улыбнулась увядшими губами

— Отчего же нетъ, царевичъ? Совсемъ напротивъ… мне очень приятно… Я — Кулешйна, вдова бывшаго здешняго эконома. Покойный мой мужъ, — царство ему небесное! — тридцать летъ служилъ экономомъ въ этомъ именiи, а когда, десять летъ тому назадъ, умеръ покойный панъ, — и ему пошли Господь царство небесное! — оставилъ меня на пенсiи и приказалъ мне по смерть давать помещенiе, картофель и муку на хлебъ. Когда покойный панъ умеръ, молодой панъ, — дай ему Богъ за это доброе здоровье! противъ отцовскихъ приказаний не пошелъ и моей пенсии у меня не отнялъ. Дай ему Боже за это хорошенькую женку, потому что онъ и самъ, кажется, очень хорошенький.

Мы потихоньку шли рядомъ по лесной тропинке. Я снова посмотрелъ на ея старую юбку и выказывающияся изъ-подъ ней ноги въ лохмотьяхъ и худыхъ, чудовищныхъ туфляхъ, и мне захотелось смеяться. Было за что благословлять меня! А сколько другихъ благословений она насыпала за однимъ заходомъ!

Видно ужъ такая благословляющая натура.

Значить, она въ этой усадьбе и на этомъ месте сидитъ сорокъ летъ. Могутъ же иные люди быть такими грибами и такъ вростать въ землю! Или она прибыла сюда издалека? Я спросилъ ее, откуда она родомъ. Нетъ, не издалека, напротивъ, изъ шляхетскаго околотка, версты за три отсюда. Покойный ея мужъ, Владиславъ Кулеша, — вечная ему память! — происходилъ изъ другого околотка и, женившись на ней, поступилъ въ услужеше въ нашу усадьбу. Имъ было очень хорошо. Покойный панъ, — царство ему небесное! — былъ очень добрый, и управляющие у него были люди достойные, снисходительные и тоже добрые, а теперешний панъ, можетъ быть, и изо всехъ людей самый лучший, потому что ни одного изъ отцовскихъ слугъ не прогналъ, пенсiи всемъ выдаетъ по-прежнему и со всеми такъ ласковъ, такъ обходителенъ, одно слово — голубь.

Меня разбиралъ все болышй смехъ. За что она меня такъ хвалила? И сколько другихъ похвалъ высыпала за однимъ заходомъ! Оптимистическая натура. Въ теперешнее время нужно заглядывать именно въ такия юдоли плача и скорби, чтобы встретиться съ оптимизмомъ. Когда я думалъ такъ, моя спутница подняла на меня свои глаза, — и пусть я погибну, если ея красныя веки не подмигнули мне съ плутоватостью восемнадцатилетней девочки.

— Чего же это ты, царевичъ мой, такъ насупился и опустилъ голову, какъ будто ищешь на земле булавку? Я вижу, ой вижу, отчего тебе не весело! И чего бы, кажется, такому молодому и пригожему барину горевать на этомъ свете? Должно быть, влюбился! Верно! Конечно, верно! Мелькнуло хорошенькое личико, добрая душенька улыбнулась сквозь ясные глазки, а у молодца сердчишко тотчасъ же: цинкумъ-пакумъ! цинкумъ-пакумъ! Отсюда и безпокойство, и разныя горести. Ну что? Стара я, а такiя вещи отгадывать умею! Ха, ха, ха! какъ по картамъ отгадала! Ха, ха, ха, ха!

Она смеялась такъ, что ея широкiя плечи въ полинявшемъ кафтане тряслись, а морщины на лбу такъ и ходили ходенемъ. Я хотелъ было сказать ей, что она ничего не отгадала, что я отдалъ бы половину оставшагося у меня достояния, еслибъ мое сердце застучало при види кого-нибудь: цинкумъ-пакумъ! цинкумъ-пакумъ! Но зачимъ это было говорить? Я заглянулъ въ ея корзину, я, невольно подражая ея манере употреблять слова въ уменыпительномъ виде, обратилъ ея внимание на корзиночку, полную грибковъ…

— А какъ же, царевичъ, конечно, полненькая. Въ этомъ году грибковъ много, въ особенности рыжиковъ. Благодареше за это Всевышнему!