Одна заживу, сама с собой

В то время Момоко-сан остро ощущала, что ей безумно сложно продолжать что-либо, даже если оно ей нравилось, и поняла, что всецело отдаваться процессу – это и есть по-настоящему любить что-то делать. Она подумала также, что, когда человек сумел стать одержимым своим делом, пусть даже оно кажется другим бесполезным и бессмысленным, это и есть настоящее счастье. А лицо того мужчины, показанное тогда, вне всяких сомнений, было чистым выражением осуществленного счастья, она в этом уверена.

Тем временем женщина напротив Момоко-сан продолжает копаться в сумке. Почему-то она волнуется и растеряна еще больше, чем раньше, и кажется, что и она сама совершенно не понимает, зачем все это делает. Момоко-сан отвернулась, ей стало прямо-таки жалко женщину, но шуршание и шелестение продолжали ее преследовать. Некоторое время она размышляла, почему вид этой женщины, преследуемой беспокойством, вызвал воспоминание о том мужчине, находившемся на вершине блаженства, – ведь они совершенно разные. И тут ее осенило, да так, что захотелось хлопнуть себя по коленке. Было неприятно это признавать, но похожи были не эти люди, а она сама, наблюдавшая за мужчиной, была сейчас точно такая же, – именно поэтому две эти картинки связались в ее памяти воедино. Да, точно. Она в обоих случаях подсматривала за ними. Подсматривать – это, если по-другому сказать, разглядывать, если и это не нравится, то любоваться, или, может, наблюдать, смотреть со стороны. Ух ты, как хорошо придумала. Так пропадает злой умысел, а остается чистое любопытство. Она не то чтобы пытается оправдаться, но у нее точно нет злого умысла. То есть она хочет думать, что нет. Она вдруг подумала, что и вообще больше всего любила думать не только о том, что у другого человека в сердце, но и про себя – что у меня не так, и поразилась. «Мне это нравится… как тому дядечке выпивать, что ли?» – спросила она себя, и какая-то часть ее слегка кивнула. Вообще-то нельзя считать, что такая жизнь – это счастье. Жизнь, в которой только наблюдаешь за другими. Но сейчас, кажется, это уже не важно. В любом случае это было единственное, что выдержало нетерпеливый характер Момоко-сан. Но в такой жизни нет простора, размаха. Только смотреть, только наблюдать – что это за жизнь?

Самому спрашивать, самому отвечать. Это потребление вопроса внутри себя, это плюс-минус ноль. Это образ жизни, преграждающий поток реки. Преграждающий поток? Нет ни подхода к людям, ни влияния на них. Тут, конечно, неизбежно то, что она не может заговорить с человеком.

У нее не было простора для отношений с другими людьми. Если бы у нее была связь с людьми, она, бы, наверное, стала другим человеком. Такие, как я, должны быть одинокими, ничего не поделаешь.

Такая же, по сути, нет разницы. С жизнью, в которой все время роешься в сумочке. Момоко-сан закрыта рот рукой и сдержала зевок. Остановила слезы в уголках глаз.

«Хидака Момоко-сан, пожалуйста», – внезапно назвал ее имя механический голос. Наконец. Ее вызывают, значит.

«Да», – собиралась ответить она высоко и с достоинством, но голос вышел грубый, низкий, Момоко-сан даже удивилась. Видимо, когда стареешь, из берегов начинает выходить твое собственное, неприкрытое «я», вне зависимости от того, в присутствии других или нет.

Она прошла осмотр и рассчиталась только после полудня. Лишь только выйдя из больницы, она ощутила на голове беспощадные солнечные лучи. Вокруг струились волны разгоряченного воздуха. Кое-как обмахиваясь полиэтиленовым пакетом от только что полученного лекарства, она, прячась в тени деревьев, пошла по дорожке, ведущей к автобусной остановке.

В привычном кафе было немного людей, и она села за столик у окна. После посещения больницы она ехала на автобусе на ближайшую станцию и в ожидании поезда проводила время в кафе на втором этаже, из которого открывался вид на круговое движение перед станцией. Там был очень уютный диван, окруженный комнатными растениями, ненавязчивая европейская музыка ей тоже нравилась, и у нее вошло в привычку заходить туда в завершение своего выхода в свет и созерцать пейзаж перед станцией.

Когда принесли заказанную содовую, она хлебнула ее так, словно всю жизнь ее ждала. Обжигающая сладкая жидкость раздражила язык и прошла по гортани, и Момоко-сан вдруг поняла, что устала гораздо больше, чем думала. Наверное, на солнце зажарилась. Она пыталась смотреть на пузырьки внизу стакана, но ничего не видела. С трубочкой в руках она спала всего несколько минут.

Когда она очнулась, то даже не могла вспомнить, где она находится и зачем. Из-за содовой или из-за сна в несколько минут – но она вдруг почувствовала себя очень бодрой, ее ясное сознание вдруг посетило предчувствие. Предчувствие того, что она очень скоро сделает невероятное для себя открытие. Она не знает, что это будет, но оно уже близко.