Одна заживу, сама с собой

Она и сейчас помнит, как страшно было оказаться одной на Токийском вокзале, но в то же время – какое невероятное чувство освобождения! Конечно, не обошлось без мыслей, что она совершила нечто ужасное. Но странно, она об этом совсем не сожалела. Говорила себе, что возврата нет и жалеть уже нечего. Но скоро все это стало не нужно. Ее сердцем завладели новизна и свежесть впечатлений, а прежде чем сожалеть, нужно было подумать о том, как заработать себе на пропитание. Она стала искать работу. Ей было все равно какую. Главное, чтобы с жильем. Она сразу нашла объявление о наборе официантов в ресторан соба[10]. Казалось, в этом городе, взбудораженном Олимпиадой и экономическим подъемом, все как-то образуется, если, конечно, не замахиваться на шикарную жизнь. В то время она была молода, не знала, что такое усталость, отдавалась работе полностью. Она быстро привыкла к новой обстановке в ресторане, и ей было несложно даже поднимать и таскать деревянные ящики с продуктами. Она сразу сориентировалась в окрестностях ресторана и освоила стандартный язык, из-за которого немного переживала. Ей даже казалось, что она может притворяться, что жила здесь с самого рождения. Радовала одна мысль о том, что, даже если сейчас у нее маленькая комнатушка, со временем она снимет квартиру, будет ее обставлять. Да что говорить, в то время от одной конфетки из красивой баночки ей казалось, что комната светлела и на душе делалось радостно.

Богатство было для нее сверкающей и манящей целью.

Тогда ей сказали кое-что, что ее больно поразило.

К тому времени она ушла из ресторана соба и поменяла несколько заведений. И напарница в забегаловке сказала: «Момоко-тян, я тут заметила, ты перед словом «ватаси» паузу делаешь, забавно». Эта была девушка по имени Токи из префектуры Ямагата, быстроглазая, пронырливая. И сказала это с таким шаловливым видом.

Момоко-сан показалось, что ее прошиб холодный пот.

Точно. У нее с детства восхищение перед словом «ватаси» и в то же время протест или… нет, скорее презрение и одновременно привязанность к слову «ора». И вот все это переплелось и вылилось в ее замешательство перед словом «я». Она это знала. Но не знала, что это заметно другим.

К чему же она привязана, что ее держит? Чувство вины перед покинутыми матерью и отцом, другими родственниками? Это тоже есть, конечно, но это она уже давно должна была отмести от себя. Родители – это родители, дети – это дети. Она же начала жизнь с чистого листа, уйдя из-под родительской опеки. А сколько молодых людей, только окончив среднюю школу, вырвалось в столицу на коллективные заработки? И она тоже одна из них, хоть немного и припозднилась, поэтому не должна этого стыдиться.

Однако слова Токи-тян крепко врезались ей в сердце. Она стала меньше говорить. Любопытно: когда она стала реже открывать рот, она перестала стремиться к богатству. Терялась радость от мечты об украшении квартиры. Она думала, и что богатство у нее будет невеликим, сколько ни работай. Сколько ни гонись, не поймаешь. То, что было для Момоко-сан мечтой, ушло далеко в туманные блеклые дали.

И вот тогда ей приснился сон. Сон о горе Хаккайсан.

Хаккайсан – самая высокая в цепи гор, в которых пряталась родная деревня Момоко-сан. К тому же это священная гора, ей молилась бабуля каждый вечер. Но вершина у нее была плоская и круглая, как дно перевернутой сковородки, и выглядела она довольно скучно и уныло.

Момоко-сан не любила эту гору. Раз в год в их в средней школе проходил конкурс живописи, когда можно было на целый день уходить в свое любимое место и его рисовать. Момоко-сан тоже выходила на пленэр с кистями и красками, но ничего из окружающих пейзажей рисовать ей не хотелось, и в конце концов она, по обыкновению, писала широко растянувшиеся деревянные подставки для высушивания колосков риса и гору Хаккайсан на заднем плане. Она думала, что здесь везде скучно, однообразно и уныло: куда ни посмотри – везде деревья да горы, да рисовые поля. Она также считала, что символ всего этого – гора Хаккайсан.

И вот сон: эта гора ей и приснилась в жаркой комнатке в четыре татами, что Момоко-сан делила с Токи-тян.

Вершина виднелась совсем близко. Каким-то образом Момоко-сан оказалось в хижине у подножия горы. Цепочкой протянулись окна в деревянных рамах. Гора, как будто разделенная этими маленькими окнами на несколько частей, казалась огромной. Момоко-сан, словно желая проникнуть в одно из окошек, смотрит на гору.

Вечер, был вечер. Перед глазами стеной высилась гора в лунном сиянии. Покрытая снегом вершина просматривалась в мельчайших подробностях, можно было даже рассмотреть заснеженные верхушки деревьев. Погруженная в священную тишину, гора не допускала к себе людей, ее величественный вид вызывал благоговейную дрожь.

Прекрасная гора, от нее веет холодом.

Момоко-сан сглотнула; она хочет взобраться на эту гору, но сможет ли она? Если взберется, то не вернется, она это почему-то знала.