Одна заживу, сама с собой

Вместе с этим водоворот ворсинок, которые синхронно извивались и дрожали, колеблясь, разделился на три кольца и стал неспешно успокаиваться.

Центр и левый фланг, лица, обращенные друг к другу, напряжение витает в воздухе и достигает критической отметки. И в этот момент появилось множество ворсинок-всадников.

«Прекратить! Больше не воюйте напрасно! И тогда отрубите друг другу головы…»

Ах, господин Кумагаи Наодзанэ![13] Я узнала о вас в учебнике и тайно обожала вас!

Ух ты, и Дон Габаччо здесь! И Торахигэ[14].

Это мой идеал мужчины. Мои излюбленные звезды мюзикла. Они долго бродили и зрели во мне и теперь обрели плоть и кровь и отняли большой угол у микроворсинок, вот до чего дошло! Ну и ладненько! Разве мы не будем прямо сейчас говорить о том, что такое энта любовь?

Точно. Всегда с улыбкой, платит наличными. Решает на месте и сразу делает. Четко отделяет черное от белого.

Любовь, она высокая, любовь, она сильная… любовь, она….

Да уберите вы уже фоновую музыку!

Я вот что знать-то хочу: в нашей любви ли загвоздка была али в любви мужчины и женщины что не так?

Ты ж наверно знаешь!

Любовь-хитрюга!

Любовь подстрекает забыть себя!

Да еще и учит, что это благородно!

Кому?

Женщине!

«Хочу стать женщиной, тебе угодной!»

«Превозмогая холод, вяжу я свитер, что ты носить не будешь».

Что-то, может, выйдет с этими словами из песни! Самоунижение какое! Рабская душа!

По крайней мере, ворсинки мои, и женщина внутри вас, женщина внутри засевшей оставшейся здесь женщины! Слушайте, крепко слушайте, уши навострите и слушайте!

Важнее любви всякой свобода, самостоятельность! Пока не прекратите преклоняться перед любовью вот так, не разберете!

Если так приукрашать любовь-то, не поймешь ничаво. Сразу она тебя захватит в лапы свои!

Да, уж я верно говорю. Первое – это свобода. Третьего и четвертого нет, а любовь – пятая!

А что ж второе?

Так зачем еще раз-то говорить…

Момоко-сан, пожевывая кончик трубочки, чуть кивнула.

И в этот момент правый фланг, от которого не исходило не единого слова, вдруг начинает шевелиться.

Только ли это? Правда ли только это?

Я не могу представить себе это, совсем не могу.

Женщина, притворяющаяся слабой, но сильная, эта женщина, об эту женщину ноги вытирали! А когда с ней так обращались, она ж отвечала. Ну, конечно, не осознавая этого. А так, подчинялась ему, закрыв глаза, забыв о себе, ему служить… Служила я… И что ж вышло?

Я шепотом только скажу вам и никому ни словечка. Так вот: проглотила я этого мужчину. Сзади веревочками управляла. Изнутри руководила.

Мужчина потерял опору, что женщина ему давала, и так ему неспокойно стало, что мочи нет. Это как в той забаве, когда двое в одно пальто залезают. Для потехи-то оно смотреть интересно, а коли каждый день так – куда как тяжко. Волком взвоешь.

И тут, совсем не к месту, дико раскачивая бедрами, вылезли ворсинки в плюмажах из красных, синих и желтых перьев и в черных колготках в сеточку:

«Живя во имя любви, никто из вас не может дышать полной грудью! Что ж такое любовь?» – бросили они, развернувшись, и моментально исчезли. Три лагеря ворсинок, которые все это время колебались и качались, постепенно скрывались в дымке и исчезали.

Момоко-сан пыталась скрыть бившую ее дрожь. То, о чем совсем не хочется думать, все равно лезет в голову.

Момоко, Сюдзо твой утомился больно али не так? Он сердце-то свое тебе оставил, а сам все бежал да бежал, не чуял, что утомился. Бежал – и однажды упал.

Момоко-сан, это твоя любовь, не иначе, уморила Сюдзо! Уморила до смерти!

Али не так? Али не так? Али не так?

Жить для Сюдзо. Как раз в тот момент, когда скорлупа, которую ты сама себе сделала, стала казаться тебе тесной, именно тогда, когда ты без посредничества Сюдзо встретилась с самой собой, вот тогда он и умер.

Она была занята собой и не могла заметить изменения, происходившие с Сюдзо. Она не видела Сюдзо, так горячо любимого ею Сюдзо, как раз тогда, когда был близок его конец. Это раскаяние, эту боль она тащит за собой в настоящее.

Ах, время, прошедшее между ними!

Мы с Сюдзо похожи. Значит, любить его – это все равно что любить себя. Никакой разницы нет, так я думала.

Сюдзо – это отец, и старший брат, и младший брат, а одно время был и сыном, наверное. Как бы он ни был близок, он все равно не я, он – другой. Прошло очень много времени, прежде чем она это поняла. Не Сюдзо изменился, изменилась Момоко-сан. Момоко-сан познала желание жить для себя. Сколько бы ни звучал голос, обвиняющий Момоко-сан, вернуться невозможно. Сюдзо, я не вернусь.

Кроме того.

Она не может забыть странную улыбку Сюдзо, появившуюся примерно за полгода до смерти. В то время Сюдзо много работал по дереву. Он граверным ножом вырезал деревянные ксилографии.

Сюдзо нашел это. Не исходившее от отца, и не для Момоко-сан, а свое. Свою радость.

Сюдзо.