Однажды замужем

— Та же, — усмехнулась Линка и повернулась к матери. — Знакомься, ма. Это — Владимир Михайлович.

Мать вытерла ладонь о фартук, смущенно представилась, не зная, как расценивать этот его неожиданный приезд.

— Значит, Антонина Владимировна, деда Лины тоже Владимиром звали? — спросил Володя, видно, для того, чтобы просто что-то спросить.

— Владимиром, — подтвердила Линка. — Но это не дает вам никаких преимуществ.

— Лина! — ужаснулась мать. — Как ты себя ведешь? — Но дочь, тряхнув косой, уже шла к дому. — Вот же девка! Да вы не обращайте на нее внимания, проходите в хату, — засуетилась Антонина Владимировна, стараясь сгладить негостеприимство дочери.

— Давайте я вам помогу, — предложил Володя, забирая у Антонины Владимировны тяжелую корзину.

Ночью, уже засыпая, Линка прислушивалась к разговорам и звукам с кухни: звенели крышки, что-то гремело. Володя с матерью о чем-то шепотом переговаривались.

«Быстро же они нашли общий язык», — удивилась.

Утром, еще не совсем открыв глаза, Линка заметила на тумбочке, рядом с ее изголовьем, нагромождение пакетов. «Подарки!» — обрадовалась и тут же проснулась, вскочила с кровати. В первом, судя по виду, книги. Развернула — и точно. Однотомник Гёте — на русском и на немецком, «Избранная лирика» берлинского издания. К томику приколота записка: «Уверен, дорастешь».

В плоском картонном ящичке — несколько долгоиграющих пластинок. Вивальди! «Ух ты!» — Она даже села от неожиданности. Потом снова вскочила и подбежала к проигрывателю.

Размахивая руками в такт музыке и плавно кружась, вышла в коридор. И тут же уткнулась взглядом в огромный, увешанный цветами плакат: «По-здрав-ля-ем!» А вокруг-то, а вокруг! Мамочки родные! Цветы вперемешку со знаками дорожного движения: круглые, треугольные, красные, голубые.

На двери в кладовку, где сейчас тихо рычала собака Пальма над своими щенятами, — восклицательный знак. Опасность, значит. На входной двери — разворотная дуга. От ворот поворот то есть. На ее спаленке — белый «кирпич» на красном поле: въезд запрещен.

— Все крышки от кастрюль позабирал, — шутливо пожаловалась мать. — Глянь, что он у входа в дом повесил. «Нам — семнадцать!» «Теперь все соседи останавливаются и спрашивают: «Кому это «нам»? Сколько же у вас новорожденных?»

Большая комната тоже обвешана плакатами: «Я слушаюсь маму», «Мой любимый цветок — подсолнух»…

— Здорово, я смотрю, он тебя изучил, — хмыкнула мать. — С юмором человек, ничего не скажешь.

В центре, на обеденном столе, — огромный букет роз. Все пунцовые, упругие, с капельками росы на листках. Ровно семнадцать.

Линка смотрела на это уже без улыбки.

— Владимир Михайлович! Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли и не обижались, — сказала, когда после завтрака они пошли по залитой горячим солнцем улице безлюдного поселка. — Вам не следовало сюда приезжать, — запнулась, подбирая нужные слова. — Ну, раз уж приехали, то погостите денек и уезжайте. Я не могу сказать вам ничего нового.

Он старательно глядел под ноги, молчал.

— Уезжайте. Так будет лучше.

— Для кого? — спросил, не поднимая головы.

— И для меня, и для вас.

— Почему ты за меня решаешь?

— Я прошу…

— Не гони меня, — тихо произнес Володя. — Ты же видишь, что мне тяжело.

— Да, но…

— Не гони, — повторил еле слышно.

— И все же… Уезжайте, пожалуйста…

В тот же день Володя уехал.

Вскоре она получила от него письмо:

«Дорогая Лина!

Вокруг меня ходят счастливые люди. Они улыбаются, они светятся радостью, они целуются в темных переулках и на зеленых аллеях скверов.

Вокруг меня ходят несчастные люди. У них пасмурные лица. У них невидящие глаза. Они тоже забиваются в темноту, но не для поцелуев: они хотят остаться одни. Это горе.

И я хожу. Я иду между этими двумя потоками, и мой след напоминает мне ту «прямую», которую ты нарисовала на листе бумаги, рассказывая какой-то анекдот.

Хожу и не знаю, к какому из этих потоков прибьет меня недобрая судьба. А в Отрадном сидит диспетчер…»

Внизу нарисованы человечки, разделенные двумя параллельными линиями: слева — смеющиеся, веселые, справа — грустные, с печально опущенными уголками губ. И между этими двумя прямыми — еще одна линия, зигзагообразная: его след. Приписка:

«Может быть, неосознанной воле этого диспетчера буду я обязан тем, что меня бросит вправо…»

Линка прочитала письмо, показала его матери:

— Мам, может, он пьяница? Алкаш какой-нибудь, а? Смотри, зигзаги какие нарисовал.

Мать посмотрела на рисунок, пожала плечами: