Одноклассники

— Хотя его пригласила ты, — продолжал муж, усаживаясь на прежнее место, — по сути дела он все-таки был моим гостем. Да. Когда-то он был моим другом. Странно, что ты еще так мало меня знаешь. Ты даже не отвечаешь мне. Так слушай же: я не пойду ни на какой компромисс с тем, кто в решающий момент оказался на стороне фашистов.

После долгого мучительного молчания он прибавил, словно ставя точку:

— Друзей объединяет общность идей.

Ирена поднялась и, даже не удостоив мужа взглядом, подошла к столу, переложила там на другое место некоторые книги, сунула в папку исписанные листки. Ее движения казались машинальными. Урмет следил за женой с нарастающим беспокойством.

— Ирена, послушай, что я тебе скажу!

Почему-то считается, что женщины любопытнее мужчин. Сейчас худенькая, изящно сложенная женщина упрямо доказывала обратное. Она даже не повернула головы в сторону мужа, не выказывала ни малейшего интереса к тому, что ей настойчиво хотели сказать. Она сама заговорила очень тихим голосом.

— Пальтсер — настоящий человек. Ты бы мог исправить несправедливость. Мог бы поговорить с министром. Если это не поможет, надо пойти в ЦК. Пальтсер должен окончить университет.

Только представить себе — Урмет, идущий в ЦК по такому вопросу! Постыдно и, главное, — абсолютно против его убеждений! Как может жена требовать от мужа такое?

— Ты все еще меня не поняла.

— Если у тебя не хватает смелости заступиться за него, тогда пойду я...

— Тут дело не в смелости, а в убеждениях. Открыть Пальтсеру дорогу в университет, а оттуда в какое-нибудь научно-исследовательское учреждение было бы огромной ошибкой. Трудно даже предусмотреть заранее, какой ущерб может нам нанести подобная личность в каком-нибудь важном деле. Он не наш человек. Как же я могу, вопреки своим убеждениям, отстаивать его? Я никогда не был идейной проституткой и не собираюсь ею становиться, даже по твоему желанию. Неужели ты серьезно хочешь, чтобы я стал негодяем, для которого нет ничего святого, который из-за какого-то знакомства, из-за каких-то прежних связей опускается до беспринципности?

Ирена вышла в переднюю и быстро надела шубу.

— Куда ты? — Урмет подошел к двери.

— На улицу.

— Уже десять часов. Я пойду с тобой.

— Я не хочу, чтобы ты шел.

Телефон в комнате настойчиво прозвенел несколько раз. Междугородная. Очевидно, старики, они обычно звонят в такое время.

— Подожди минутку!

Ирена не стала ждать. Она заперла своим ключом дверь снаружи, словно в квартире никого не осталось.

Айта была еще в том же платье. Она чувствовала, что Ирена придет. Та, не снимая шубы и шапки, присела у письменного стола, заваленного стопками тетрадей и книгами, взяла развернутый номер газеты «Сирп я вазар», будто собираясь читать. Но тут же оказалось, что у нее совсем другие намерения.

— Я бы выпила какой-нибудь дряни, от которой можно опьянеть.

Айта села на широкий диван, дотронулась рукой до колена Ирены и, как бы взывая к здравому смыслу, сказала:

— Разве это поможет?

— Конечно, тут ничто не поможет. Не хочу идти домой.

— Оставайся здесь. Мы вполне поместимся.

— Ох, все это настолько... У меня и ночной рубашки нет с собой…

— Я дам тебе одну из своих.

Ирена посмотрела на сидящую против нее рослую, пышную девушку, открытое лицо которой выражало искреннюю готовность помочь, и грустно улыбнулась, Затем обе рассмеялись, одна — мягко, сердечно, другая — нервно. Разница в размерах ночной рубашки развеселила их лишь на минуту. Потом Ирена поднесла к глазам платок.

— Не надо плакать, Ирена. Ты должна быть выше этого.

— Ах, ну ее к черту, эту жизнь! Одно несчастье за другим!

— Ну, будь умницей. Сними шубу и расскажи. Что еще у тебя?

— Я уже второй месяц... ну... Сама захотела. Последний рентген показал, что бояться больше нечего. Из диспансера вернулась с такой песней в душе, и...

Она не хотела вызывать в памяти ту ночь, когда постоянная докучная осмотрительность и мысли о здоровье вдруг сменились бесстыдной, чувственной свободой. И эти ночи повторялись, повторялись, все больше наполняясь свободой, о которой сейчас противно и стыдно думать. Айта, наверное, ничего не знает об этих вещах, и будет лучше, если и не узнает, ведь на земле ничто не вечно.

Не постучавшись, в комнату вплыла обтянутая темно-коричневым шерстяным платьем огромная туша; белая шаль спускалась с ее плеч, как снежная лавина, в толстых розовых пальцах были зажаты очки.

— Айта, ты еще «Сирп я вазар»... — начала она грубым голосом, но тут же испуганно сменила его на поразительно тоненький. — Ой, у тебя гостья!

Как будто она, сидя в соседней комнате с вязаньем, не навострила уши, когда позвонили у двери и затем вошли из передней в комнату племянницы!

— Ирена останется у нас ночевать. К ее мужу пришли гости, которых она терпеть не может, — не моргнув глазом соврала Айта.

— Ну конечно, пожалуйста, — любезно согласилась посвященная в тайну. Но оказалось, что, удовлетворив свое любопытство, она вовсе не собирается покидать комнату.