Одноклассники

Ирена нащупала на тумбочке спички. Было уже четыре часа. На улице метель. Наверное, чистят трамвайные пути. Часа через два пойдут первые трамваи и автобусы. В семь часов зазвонит будильник. Айте нужно в школу к восьми. У Эйно работа начинается в девять. Только тогда одна по-ребячьи глупенькая женщина прокрадется домой — глаза красные, на душе скверно, планов в голове никаких. Что же будет дальше? Ведь Эйно никуда не пойдет заступаться за Пальтсера. Против своих убеждений он ничего не предпримет. Следовательно, надо попробовать переубедить его, а не убегать из дому и не доставлять подруге напрасное беспокойство.

Поспать, хотя бы часа два! Сейчас не время копаться в прошлом и строить планы на будущее. В таком состоянии не составишь разумных планов. Спать! Но сон не приходит по приказу. Надо было вечером принять снотворное. Дома она сейчас уже крепко спала бы. А здесь это невозможно.

И все-таки Ирена успела увидеть кошмарный сон. Будто она в Артеке. Ребята вернулись с уборки хлеба. Но все это происходит не в замке Мцыри, где они жили в первую военную осень, а в Сталинграде, в том огромном школьном здании. Сквозь безграничную усталость донесся до ее слуха знакомый сигнал воздушной тревоги. Она не смогла стать в строй в коридоре вместе с остальными, потому что на тумбочке рядом с кроватью не оказалось пионерского галстука, а без галстуков они никогда не ходили в убежище. Страх отстать от других был тем сильнее, что ей необходимо было успеть, когда колонна начнет спускаться с лестницы, сбегать в дальний конец коридора, в уборную. Трубач ворвался в класс, там не было уже ни одной девочки, кроме Ирены. Все собрались в коридоре, только она одна сидела на краю постели и отчаянно шарила под подушкой, хотя и знала, что ее галстука там нет. У фанфары был не звук трубы, а какое-то проникающее до мозга костей дребезжание...

Айта смеялась, потягиваясь:

— Слушай, ты, слуга народа, проснись хоть раз в жизни вместе с хозяевами земли.

Часы показывали семь. Ирена вскочила на ноги. Быстро, суетливо начала одеваться.

— У тебя времени по меньшей мере до девяти. Я сейчас поставлю кофе.

— Спасибо, некогда. Я тороплюсь домой.

— На душе неспокойно?

— Что поделаешь. Уж такие мы есть.

Айта больше не поддразнивала подругу. Пусть и свободная, и незамужняя, она все же была в достаточной степени женщиной, чтобы почувствовать правду в замечании подруги: «Уж такие мы есть».

Эйно дома не оказалось. На столе на самом видном месте лежала записка, написанная знакомым угловатым почерком:

«Где же ты пропадаешь так долго? Уже четверть двенадцатого, я не могу дольше ждать, потому что пришла машина. Звонила мама. У старика очень плохо с сердцем. Может быть, это конец. Через час буду в Вана-Сиркла. Если ты хочешь хотя бы немного поберечь меня, закажи разговор на час ночи. Матери я на всякий случай скажу, что ты в Тарту: ведь ты в своей обиде можешь и не позвонить, а у меня сейчас нет никакой охоты сообщать другим о нашей глупой ссоре. Но если можешь, обязательно позвони. Скажи хоть одно-единственное слово, главное, чтобы я знал, где ты».

Срочный разговор дали сразу. Голос свекрови в трубке звучал спокойнее, чем можно было ожидать. Старика положили в больницу, положение как будто не такое опасное. Эйно ждал звонка всю ночь и заснул только под утро. Тут же свекровь добавила, что Эйно услышал разговор и сейчас подойдет к телефону.

— Значит, с отцом не так серьезно? — спросила Ирена, ответив на радостное приветствие мужа.

— У него очень сильные боли, но врачи говорят, что опасности нет. Все-таки я останусь здесь до завтра.

Затем тон его стал более деловитым. Он просил позвонить главному редактору издательства, чтобы тот отложил совещание комиссии, затем в Совет Министров какому-то Рингсоо и сообщить, что Урмет не сможет отослать проект, и еще секретарю ЦК комсомола, у которого после четырех часов должно состояться срочное совещание.

— Но если ты не можешь, я сам позвоню отсюда.

— Зачем? Мне же проще. Между прочим, я только что пришла домой. Ночевала у Айты.

Телефон молчал две-три секунды.

— И как же будет дальше?

— Не знаю. Надо поговорить, потому что... Видишь ли, я уважаю убеждения других, но ведь есть различные убеждения. Твои убеждения слишком прямолинейны, и мне кажется, что так ты можешь дойти и до антигуманности. По крайней мере, в данном конкретном случае, твое поведение наносит ущерб обществу. Едва ли тебе удастся доказать обратное.

Снова тихое гудение телефона, и затем:

— Давай поговорим об этом позже и основательно, ладно?

— Иначе и немыслимо. Кто из врачей лечит отца? Старый Трейман, да?

— Нет, наш новый терапевт, доктор Рандла, ты должна ее помнить — та чернявая девочка из пятого класса прогимназии, что играла на аккордеоне.

Ирена помнила. Сирье — низенькая, кругленькая, смуглолицая, с иссиня-черными волосами. Ее считали способной музыкантшей. Оказывается, она стала врачом.

— Она и теперь играет на аккордеоне?

— Не знаю. Спрошу, когда пойду в больницу.

— Зачем? Я просто так...