Одноклассники

— Обязательно! Очень важное дело. Тут и прогресс, и дружба народов — все, что хочешь. Я уверен — спрос на такие аппараты очень велик.

— Спрос, — повторил Пальтсер, задумчиво подняв брови. Но когда официантка принесла заказанные котлеты и стакан молока, он начал быстро объяснять. — Спрос спросом. Для ленинградцев наш завод делал аппарат с особого разрешения министра. Сейчас, насколько мне известно, есть заказы из Киева и Иванова, вроде бы он нужен и московской Академии художеств для испытания новых красок. Но выпуск таких аппаратов не предусмотрен планом, хотя у нас теперь есть опыт и мы могли бы делать их быстрее.

— Бюрократизм!

Пальтсер в этот момент прожевывал еду и не мог ответить.

— Приступим ближе к делу. Главный инженер сказал, что аппарат сконструировали вы.

— Сконструировал? Ну, допустим. А работали вдвоем с товарищем Траллем, видите — он сидит за столиком, там у двери, пожилой мужчина, лысый. Ничего особенного мы, по сути дела, не изобрели. Просто использовали один американский образец. По-моему, он был очень неуклюжим и опасным для здоровья, главным образом из-за расположения дуговых ламп. Моя роль, если можно так выразиться, заключалась лишь в более целесообразной разработке принципа.

Перо корреспондента бодро бегало по листку блокнота.

— Все-таки я не понимаю, что за бюрократизм развели вокруг этого изобретения? Почему его маринуют?

— Думаю, что дело тут не в бюрократизме. Спросите главного инженера, или еще лучше — плановиков. У меня нет точных данных, но я уверен, что этот особый заказ нам просто навязали. Разве в Ленинграде невозможно производить такие аппараты? Недостатка в материалах у них нет, да и люди там тоже нашлись бы. Весь вопрос в том, кто будет нести убытки.

— Убытки?

— Ну ясно. Мы имеем дело с нестандартной ручной работой. По-моему, именно наши финансисты и плановый отдел были изобретателями и конструкторами. Во всяком случае, один аппарат нам удалось пустить. Ну, Ленинград, старший брат, город-герой... Приехали оттуда какие-то ловкачи, поговорили там и сям, настырно ходили на прием к министрам, пока, наконец, не впихнули свой заказ в план нашего завода.

— Ешьте, ешьте, а то остынет. Ну да, говоря коротко и лаконично, нестандартная продукция. Ясно. Это понятно. Но вопрос не только в этом.

— Пожалуй, все же в этом. Мы бы с Траллем для разнообразия охотно их делали. Но вряд ли руководство позволит второй раз заниматься такими вещами. Материал, который на это идет, крайне дешев. Зато фонд зарплаты при таком ручном труде расходуется порядком. Как тут привести все в соответствие с планами? Нельзя же оценивать факты односторонне. Если государственное планирование при исчислении фонда зарплаты не примет в расчет стоимость материала, тогда я не знаю — я не смог бы никакой другой связи...

— Хорошо! — Корреспондент, заведенный в тупик, прервал своего рассудительного собеседника нетерпеливым жестом. — Этот момент я не учел, просто не пришло на ум. Теперь, конечно, понятно. Вот откуда невразумительные реплики главного инженера! Ну ладно. Мы и не будем прямо пропагандировать производство аппарата. На поток его, наверное, пустить нельзя?

— Почему бы нет? Конечно, не на нашем заводе, а на каком-нибудь производстве более соответствующего профиля — пожалуйста. Например, на радиозаводе. Но подумайте о перспективах. Ведь массового потребителя нет. Просьбы отдельных заказчиков — еще не массовая потребность. Мне кажется, что писать об этом все же не стоит.

— Напишу, и обязательно. Осветим другую сторону дела, не задевая финансовую олигархию, ха-ха-хаа! Перо журналиста — вещь гибкая. Напишем об одаренности наших рабочих, напишем о вас, как о талантливом человеке, простом рабочем, который заслуживает выдвижения.

— Нн-да... — Пальтсер отпил большой глоток молока. — Едва ли и из этого что-нибудь получится.

— Почему? — агрессивно спросил журналист, готовый с жаром устремиться по новой колее.

— Простой рабочий... Что такое, в сущности, этот простой рабочий или простой человек? Допустим, Тралль, мой товарищ по работе, может быть условно назван простым. Но я его считать таким не могу. Что же касается меня, то... скажем коротко или лаконично — как угодно: у меня незаконченное высшее...

— Ах так? Учитесь заочно? Еще лучше. Таллинский политехнический, да?

— Нет, Тарту. И осталось незаконченным из-за службы в немецкой армии. Все.

Наступило долгое молчание. Затем журналист сунул блокнот в карман и повертел ручку между пальцев.

— Ах, вот какое дело... Тогда понятно.

Пальтсер проглотил последний кусок, отодвинул тарелку и, ища в кармане пачку сигарет, спросил с улыбкой:

— Не подходит?

— Жаль, но действительно не подходит. Чего там скрывать. Ну, извините, что побеспокоил, однако... ни вам, ни мне незачем тратить время попусту.

— Похоже, разговор следовало начинать с конца.

— Действительно, — жалковато улыбнулся корреспондент, — вы бы избежали допроса.

— А вы сберегли бы свое время.

— И то верно. Ну, да что там. Ничего не поделаешь. — Он проворно поднялся и надел шапку набекрень. — Счастливо!

— Всего доброго.