Одноклассники

После телефонного разговора Ирена долго сидела у стола. В усталой голове больно отдавались удары пульса. Предстоял бесплодный день, как у пьяницы, который пил всю ночь напролет.

Вамбо Пальтсер и представить себе не мог, какой разлад он невольно внес в семью Урмет. Провожая Айту до ее дома, он на сетования девушки смеясь ответил, что никакой ужасно конфузной истории не случилось, была только основательная стычка, которую совсем не обязательно помнить никому, кроме него самого. Да и он постарается не забывать ее только как поучительный опыт, который в дальнейшем поможет ему избегать неосторожного возобновления прежних знакомств. Тогда Айта с неожиданной для самой себя смелостью сказала, что дверь ее дома всегда открыта для Вамбо. Тут показались огни приближающегося трамвая, и Пальтсер распрощался с девушкой. Он не сказал ни слова. Все душевное тепло вылилось в его рукопожатие.

Ночная бессонница стала посещать Пальтсера еще в ту осень, когда его исключили из университета. После приезда в деревню к матери дело пошло еще хуже, тогда он и придумал способ, которым могут, пожалуй, воспользоваться лишь немногие страдающие бессонницей. Он отбрасывал всякие мысли, как только чувствовал, что ноги его согрелись под одеялом. Если какая-нибудь мысль пыталась оформиться в нечто цельное, он отгонял ее, думая о другом, но и этому другому не позволял четко сформироваться. Так возникала цепь мелькающих обрывков мыслей, причем как единственный постоянный элемент сохранялась картина большого муравейника. Той осенью, бродя по окрестным лесам, он однажды надолго остановился перед огромным муравейником. Вечером перед сном он опять представил себе деловитую суету муравьев, и слегка комичная картина их неустанного копошения в конце концов помогла ему уснуть. В дни разрыва с Марет он ночами хоронил свои смятенные чувства в муравейнике. Товарищей по университету, работу в университетской лаборатории он разрешал себе вспоминать только днем или же до тех пор, пока не согревался под одеялом. А позже тревожные мысли о том, как найти работу, горькие, унизительные впечатления, особенно в тот период, когда он, точно некое инородное тело, ночевал в семье Саймы в тесной комнате на раскладушке, — все это было бы гораздо труднее вынести без хлопотливых муравьев. Они как бы доказывали: сверхрьяная деловитость других существ не всегда увлекает своим примером, а оказывает порой обратное действие.

Быт заводских общежитий внешне напоминал жизнь в интернате университета, но по сути настолько отличался от нее, что лишь большая выдержка помогала Вамбо не обращать внимания на отдельные явления или привыкнуть к ним.

Одним из таких явлений было злобное критиканство. Критиковали мастеров, наряды, торговлю, жилищные условия и, наконец, всю внутреннюю и внешнюю политику. Зачинщиком был Лео Мартма, поджарый мужчина лет сорока. Во время войны он слишком близко познакомился с русской авиабомбой и в результате контузии страдал расстройством нервов. Пальтсер допустил ошибку, начав однажды спорить с Лео, в надежде хоть немного расширить его невероятно ограниченный кругозор. Эта попытка побороть крайний субъективизм Лео открытыми объективными суждениями кончилась печально. Мартма чуть не кинулся на Пальтсера с кулаками. В азарте спора кровь бросается в голову и, обнаружив там полнейшую пустоту, отливает к сердцу, чтобы по крайней мере мышцы могли с полной нагрузкой участвовать в процессе убеждения противника. Но не в этом заключалась плачевная сторона дела. Мартма нашел себе врага. Даже когда Пальтсер был углублен в какуюз нибудь формулу или статью, критикан знал, что его высказывания слушает человек, который из-за своего прошлого и настоящего должен бы с ним соглашаться, но все же не соглашается. Мартма исполнял здесь ту же роль, что в университете Уудсема. Даже фамилии у обоих кончались на «ма». Но какая разница! Уудсема был умен, с ним можно было спорить. А Мартма просто эгоцентрист с ограниченным мышлением, желчный и озлобленный против советской власти.

Еще более тяжким явлением были два молодых лоботряса, Луми с бычьей шеей и его безликий спутник Пуур — оба лодыри, подавшиеся из колхоза в город. Тяжело было терпеть их яростную злобу в запойные дни. Но этим дело не ограничивалось. Как они говорили о женщинах! Пальтсер не собирался воспитывать эти быстро разлагающиеся в городской грязи души и все же своими непонятными для них интересами и трезвым образом жизни привлекал их внимание. В присутствии Пальтсера парни нарочно старались говорить особенно хлестко, так что старик Тралль с соседней койки тяжело вздыхал и заводил речь о погибающей молодежи.