Одноклассники

Впервые в жизни слово «работать» прозвучало для него самого двусмысленно, противно. За кушеткой в углу стояла целая батарея бутылок, вспомогательных средств на новом поле деятельности. И деньги тратились теперь гораздо скорее, так что пришлось уйти на монтаж подстанции, где напряжение мышц и нервов оплачивалось немного лучше. Только позавчера Элинор, лежа, задрала ноги на стену и спросила: «Скажи, мой Давид, почему я не слышу больше восхвалений? Разве мои ноги уже не достаточно эффектны, а?» Элинор была жадной, как и его напарник на подстанции, Нугис. Жадность утомляет, и если случается работать в паре с жадным человеком, он пытается захватить всю власть в свои руки. Позавчера Элинор перед уходом попросила еще рюмочку. Выпив, она пошутила: «Если ты когда-нибудь меня бросишь, я убью и себя и тебя. Я подмешаю в коньяк яду. Заткну бутылку и запечатаю. Ты и не узнаешь. Но мне будет хуже, гораздо хуже, я-то буду знать». Элинор любила шутить так. Но как она догадалась, что эта история ему надоела, больше даже, чем монтаж подстанции, где жадный Нугис, как дикарь, хочет только загребать деньги?

— Похоже, что твои дела идут не слишком гладко. Ты ведь начинал опыт, он что, не ладится?

Пальтсер вяло махнул рукой.

— С того завода я давно ушел. Никаких опытов я теперь не веду.

 — Почему ты ушел оттуда?

— Не по своему желанию. Завод получил важный заказ, и мое прошлое, а также, очевидно, некоторая сообразительность, основанная на знаниях, сделали невозможной мою дальнейшую работу там. По крайней мере, так решила дирекция завода. Видно, я со своими опытами слишком привлекал внимание. Но нет худа без добра. Если бы меня не выставили из общежития, едва ли у меня была бы такая славная комнатка.

Ирена еле удерживалась от слез.

— И чем же ты теперь занимаешься?

— Просто так, электрик.

— И тебя это удовлетворяет?

— Мм-да, на работу пожаловаться не могу, но вообще моя жизнь в городе как-то неоправданна. В деревне я бы по крайней мере помогал матери. Она ведь стареет. Там было бы жилье, работал бы механиком — примерно то же самое, только там люди более нужны. Молодежь стремится уйти из колхоза, предпочитает прозябать в городских условиях. Меня тут обнадеживают. Но если дело слишком затянется, боюсь, что терпение лопнет и я исчезну. Уж если прозябать, то там, где и другим от этого хоть какая-нибудь польза. Так что на случай отказа от моих мечтаний у меня за спиной оставлен узенький мостик.

— Бедняжка.

Он чувствовал, что не лжет. Угасание его интересов не могло быть результатом знакомства с Элинор. Элинор могла появиться только после того, как интересы начали гаснуть. Ум, утомленный ожиданием, недостаточно свеж для отвлеченных упражнений, этой последней связи действительности с мечтами, и человек начинает плыть по течению. Симптомы нельзя принимать за причины. Элинор — симптом, а не причина. В то же время Элинор могла быть и винтом, который ускорил движение вниз по течению. Конечно, так и было.

— Да, постепенно начинаешь уставать...

— Я не могу понять, неужели никто...

— Видимо, нет. Сам я надеялся на время, надеялся на теорию затухания волн. Конечно, успокоение, или, другими словами, победа экономной разумности, придет неизбежно, никуда не денется, но, очевидно, не так-то скоро. Эта смерть в начале марта совсем привела меня в уныние. Я уже ждал его сигнала. Как гениальный теоретик, познавший законы развития общества, он должен был понимать, что условия созрели.

— Но ведь так не может продолжаться.

— Пожалуй, может, но с излишними напряжениями. Вот это жаль. Границы доверия. Весь вопрос в границах доверия. Тенденция к их сужению сейчас уже не оправдывается общественными условиями, но чтобы затормозить это движение, погасить эту инерцию... видимо, нужен новый Геркулес. Военный Геркулес и Геркулес мирного труда — как будто противоположности, но у нас они должны были бы воплотиться в одной личности. А теперь, наверное, пройдет много времени в бесполезном ожидании.

— У меня тоже мрачнейшее настроение. Ты знаешь, откуда я сейчас пришла? Я была у Айты.

— Да? — оживился вяло философствовавший собеседник.

— Она уже давно не работает учительницей.

— Правда? Я этого не знал. Почему же?

Рассказ Ирены об увольнении подруги длился гораздо дольше, чем рассказ самой Айты два часа назад. Ирена не могла не добавить своих соображений и выводов.

— Извини меня, Ирена, но я бы охотно сегодня же навестил Айту.

— Ну конечно! — Ирена тоже поднялась.

— Она дома?

— Да, да. Она дома. Сходи обязательно, она все еще очень угнетена, хоть и пытается храбро делать вид, будто все в порядке. А я сегодня же поговорю с Эйно.

— С Эйно? — Пальтсер вдруг застыл в вопросительной позе.

— Обязательно. Он же знает Айту отлично. Когда в тот вечер он наговорил тебе столько резкостей...

— Оставим это. Наши с Эйно отношения сойдут в могилу вместе с нами, и мир от этого ничего не потеряет и не приобретет. История Айты гораздо сложнее, и ты, к сожалению, ничего тут не сможешь сделать, хотя и желаешь этого всей душой. Эйно не сможет согласиться с тобой, возникнет озлобление, которое разрушит покой в семье.