Одноклассники

— Знаешь, Эйно, мне никогда не приходил в голову этот вопрос. А сегодня вдруг пришел. Скажи, что тебя в свое время привело в комсомол?

— Ты хочешь знать, что меня побудило вступить в комсомол?

— Да. Твой отец жил в поселке отшельником, это был высокооплачиваемый, всеми уважаемый человек, чуждый политике, как я теперь понимаю. Твоя мать — натура живая, но она во всем считается с мужем, это известно. Пришлось ли тебе выдержать дома острую борьбу?

 — Ни малейшей. Отец сказал, что взрослый человек должен уметь сам формировать свои убеждения, и, честно говоря, я был очень этим польщен. Мама, правда, немного побаивалась, но... Да, что же меня побудило?

На мгновение Эйно задумался. Как давно все это было! Годы — как резиновые мешки: чем тяжелее события, которыми они наполнены, тем длиннее кажутся, если смотреть издали.

Секретарь уездного комитета комсомола, мужественный человек, шахтер из сланцевого бассейна. Когда думаешь о нем, в памяти сразу возникает картина его гибели. Как смог он в грохоте взрывов подняться на колени и закричать, когда все его внутренности вывалились в торфяную грязь? Конечно, он не поднимался и не кричал, а повалился с судорогой боли на лице. Уно Сарап больше ничего не сказал. Но если бы он раньше не произнес те слова...

 — Тогда многие проблемы казались проще, чем теперь, — принялся рассуждать вслух Эйно. — Убеждения складывались стремительно, сгоряча, и никто из нас не знал, что год спустя они пройдут закалку в огне таких испытаний. Ты, наверное, не помнишь секретаря укома комсомола Уно Сарапа. По существу он меня и убедил на первых порах. Конечно, он, одна лишь атмосфера так скоро не подействовала бы. Атмосфера возбуждала любопытство. Я часто мотался на велосипеде в город, чтобы своими ушами услышать, что говорят. Помню речь одного бывшего политзаключенного на митинге в саду театра. Тогда я понял, что нас кормили утонченной ложью, и почувствовал себя глубоко оскорбленным. Не мог ни за что взяться. Уно Сарап привлек меня к работе, поручил организовать спортивные соревнования. Это мне понравилось. Но больше всего понравились слова, которые он однажды сказал мне в уездном комитете: «Вступай в комсомол. Нам нужны образованные ребята, а в школе ты сразу крепко закалишься в политическом смысле». Да, примерно так он сказал. Сам он окончил только шесть классов и ценил образование. Я, не скрываю, был польщен и, главное, почувствовал, что я где-то очень нужен. В то лето я прочел больше политической литературы, чем теперь читаю за год. Как видишь, мой путь в комсомол был довольно прост.

— Так я и думала...

— То есть?

— У тебя шло просто. У тебя бывали и бывают теперь трудности, но путь твой идет по прямой линии. Поэтому ты и не понимаешь тех, кто по той или иной причине вынужден идти сложными путями. Ты очень голоден?

— Я сейчас вообще ничего не хочу.

— Не думай, что я не разбираюсь в политике, но одну вещь я действительно не в состоянии понять: как можно забыть, как можно не учитывать того, что у нас почти двадцать лет существовала так называемая Эстонская республика, что многие к ней приспособились и даже целые поколения выросли за это время. По-твоему, в сороковом году наше поколение разрезали пополам. Тех, кто сразу пришел к новому, кто убедился просто и прямолинейно, ты ставишь на свою сторону, а всех остальных помещаешь в лагерь противников или подозреваемых. Так, конечно, удобней. Знаешь, мне кажется, что эта высокая и могучая принципиальность иногда просто превращается в удобство: так делается, так считают, таковы установки. Даже и не потрудятся рассмотреть отдельно каждый конкретный случай. Почему? Кто дал на это право?

Ирена умолкла, не находя продолжения своей горячей речи. Эйно не торопился с ответом, только глубоко вздохнул:

— Да, очень мне сейчас удобно сидеть и слушать такие слова от собственной жены!

— Ладно, допустим, что преступление Айты действительно ужасно.

— Само преступление невелико, но ее настроенность, которую она откровенно проявила в споре с заведующей районо, оказалась последним толчком.

— Настроенность! Ох, ладно, будем уж мелочными и скажем...

— Почему мелочными?

— Потому что Айта Плоом настоящая учительница. Знаешь ли ты, какой симпатией она пользовалась среди учеников?

— Учеников можно увлечь весьма пошлыми приемами — главное, чтобы приемы эти звучали ново по сравнению с другими.

— Я тоже знаю, что дети не всегда различают за новизной существо явлений. Но Айта же не классовый враг!

— Почему ты в этом так уверена?

— Господи боже мой, я ведь ее знаю.

— У нас разоблачали и отправляли куда следует людей, занимавших очень высокие посты, с виду вполне правильно мыслящих и внушающих доверие. У них тоже были близкие знакомые, которые должны были бы хорошо их знать.

— Я не говорю о врагах, сумевших пробраться на высокие посты. Я сейчас говорю о людях, которые...

— О людях? Уж не требуешь ли ты еще каких-нибудь обобщений в связи с Айтой?

— Нет, зачем какие-то правила, я говорю о конкретных людях. О Пальтсере тоже. Я разыскала его сегодня. Я сделала это для Айты, в ее интересах.