Одноклассница

Мы немного отошли от музыкантов и от окруживших их зевак.

– А что самое страшное?

– Предательство, – сказала она как-то несерьезно, будто все еще продолжая подшучивать надо мной. А потом она как-то резко переменилась. Будто осознала, что это уже все серьезно.

– Согласен, – сказал я не задумываясь.

– Предательство, точно. – подтвердила она свой собственный ответ. – Понимаешь, все можно принять и внезапную холодность, и скуку, и равнодушие, даже измену, да-да и измена не всегда – это то же самое, что предательство. Так вот, все можно принять, все можно пережить, хотя и ранит это все любящих, но только предательство наносит смертельную рану. Здесь уже ничего не поможет. Рана нанесена, врач скорой делает разряд дефибриллятором, а потом с профессиональным сожалением в глазах качает головой. Пациент от несовместимых с жизнью ран скончался. Дата, время. И точка. А если бы вдруг произошло чудо, и она осталась бы жив, то она со слезами на глазах рассказала все. Про то как сильно доверяла, про то, как горда была своим избранником, про тот вечер, когда он предложил сходить в гости к другу. А потом сказал, что ему было бы приятно, если бы она сделала для него кое-что. И для его друга. Ведь, это тоже любовь говорил он, ты просто еще неопытная, а так все делают, и нет тут ничего зазорного. И долго она сопротивлялась, но сдалась. А потом прошел день, другой. И любовь надтреснулась, и он пропал. А в школе все стали косо смотреть на тебя, и в кулак смеяться, шушукаясь за глаза в темных уголках школы. Так любовь стала… болью, страшной и невыносимой.

– И что было дальше, – спросил я потрясенный откровенностью.

– Ничего. Ушла из этой школы. Потом из другой. Потом из этого города…

Я огляделся вокруг, размышляя, как принял ее этот город. Дал ли он ей силы идти дальше, сделал ли он ее счастливой, или он остался равнодушен, как к многим, подобным ей. Но мне захотелось, чтобы он был ласков к ней, как добрый друг, как мудрый наставник.

– Отца жалко. Честно, – продолжила она, – я его сильно обидела. Мне тогда казалось, что он должен был что-то сделать. Он должен был вытянуть меня из этого капкана, своей сильной крепкой рукой. Но мои слезы – это не слезы его маленькой девочки. Той девочки уже давно не было. Так вот всегда. А когда-то я думала, что у меня есть нечто… Нечто волшебное, чудо, что ли. Но только оно для двоих. И когда-нибудь я обязательно поделюсь этим чудом. Но похоже там сверху, где придумывают мечты, что-то напутали. И херовую мне втюхали мечту. Ошибочка вышла.

Это был самый важный момент тогда. Чтобы приблизиться с моей Леночкой. Обнять ее крепко-крепко, и сказать, как долго ты ее ждал и любил. И мысли нельзя было подпускать. А гнать их взашей, в свои темные недобрые уголки, откуда им нет дороги. Но кто-то другой внутри решил все иначе, он выбрал другую дорогу для себя. А Лена ждала. Она думала, что чудо еще может произойти. И этот взгляд ее мертвой хваткой вцепился в мою память – колючим жестоким укором. И как бы не хотелось мне выкрикнуть изо всех сил, в пространстве клич гнева, и твёрдо сказать ей: «Я найду его, эту паскудную душонку, и раздавлю его, как вонючего таракана». Только было уже слишком поздно. Ибо кому-то не хватает любви. А кому-то сил. А глаза любимых не терпят полумер.

– Противно это воспоминать, Саша. Особенно взгляды эти. Либо с укором и с насмешкой. Либо с похотливым огоньком. Хоть бы кто посмотрел иначе. Пожалел искренне. Но нет же. В любом случае это прошло, и теперь почти забыто. Наверно, у каждого есть такой момент, переломный, согласен?

– Согласен, – поддержал я мысль. – Мне вдруг подумалось, что если и есть на свете рай, то он должен быть как лазарет. А Бог, как главврач, ходит по платам, и добрыми глазами смотрит на всех, и улыбается. Потому что в этом лазарете не бывает не излечимых больных. Там всем будет хорошо. Должно быть…

Мысль эта, которую я только что озвучил Лене, мне очень понравилась. Мне показалось, что это должно было как-то смягчить тяжесть момента. Но во взгляде Лены я прочитала другое. Что-то надломилось в ней. Казалось, что магия этого дня, этого вечера вдруг растворилась и осталась лишь неприглядная правда жизни, которую теперь приходится принять. Иногда слова, правда, имеют силу, но зачастую они лишне. И никогда не смогут составить конкуренцию настоящему действию, ведь это и есть жизнь.

Тогда я почувствовал сильную обиду за себя. За то, что все всегда идет не так, как надо. С самого детства, когда мы ждём чуда. Когда мы ждём, что костюм Зорро обязательно будет твоим карнавальным костюмом. И планы на долгую совместную жизнь с любимой оборачиваются кошмаром взаимного бичевания. Никто не выйдет отсюда счастливым. Видимо, надо быть готовым, что ты никакой не Зорро, спаситель прекрасной сеньоры. Ты просто серый волк с потерянным хвостом.

Музыка уже не была слышна, мы пересекли проспект, прошли насквозь квартал и вышли на другою улицу, вспыхнувшую звуком автомобилей и общественного транспорта. Рядом была остановка. Дорога гудела от проезжего транспорта. Практически бесшумно подошел троллейбус.