Одолень-трава

За ней берёзка в нарядном шелке

ладьёй по жухлой траве плывёт,

а следом ниточкой за иголкой

подружек тронулся хоровод.

Им рукоплещут седые ели:

«Почин прекрасен, хорош пример.

Ну, что зарделись, мадмуазели?

Здесь каждый – рыцарь и кавалер».

Шагнули к дамам дубы и вязы,

степенно вышел красавиц клён.

Дождь сыпал сверху на них алмазы,

а ветер песни играл в тромбон.

Давай станцуем и мы, родная,

к нам тоже осень, как в лес пришла:

я весь в морщинах, и ты седая,

всё ближе к стуже идут дела.

Ты летним ветром ко мне прильнула,

согрела душу живым теплом.

Стояли сосны, как в карауле,

и лес был домом, и лесом дом.

Танцуйте, дамы и кавалеры,

пускайтесь в пляску и стар, и мал,

держитесь за руки, как за шпалеры,

ещё не кончен осенний бал.

               ОСЕНЬ

Отзвенели летние денёчки

золотистой солнечной струной,

и берёзка в жёлтенькой сорочке

говорит по-своему со мной:

«Разлюбила? – Горевать не надо! –

Не пришла? – И это не беда.

Я одна ведь тоже, но в награду

ты ко мне заходишь иногда».

Ах, берёзка, жалостные речи –

для меня бессмысленная муть.

Дай-ка обниму тебя за плечи,

припаду, как матери, на грудь.

Вовсе не грущу и не рыдаю:

у меня красавиц полный лес.

Я пройду его с конца до края,

словно путник по стране чудес.

Загуляю сам себе на воле,

ну, а если упрекнут – тогда

я скажу, что сердце обезболить

надо человеку иногда.

Потому ломлюсь напропалую,

значит, это мой особый путь –

целовать берёзку молодую

и ласкать берёзовую грудь…

Отрезвел я, голова, как бочка,

стыд в душе и беспокойный страх.

У берёзки порвана сорочка,

слёзы серебрятся на ветвях.

             КУДРИ

Это ещё не конец, но крамола,

повод для будущих смут.

Кудри арабскою вязью до пола,

словно стихи, по бумаге текут.

Жаль, что читать не могу по-арабски,

не изучал, как на грех, впопыхах,

мысли её, как стихи или сказки,

я бы прочёл не по-русски в кудрях.

Нет мне теперь ни минуты покоя,

всё я боюсь, что читатель другой

кудри её, словно книгу раскроет,

и прочитает их смелой рукой.

Тает надежда последней снежинкой.

Может, поможешь мне снова, весна?

Ты подвяжи ей туман, как косынку,

чтоб не смущали людей письмена.

           НОЧЬЮ

Месяц рыжий и щербатый –

озорной пацан –

завалился спать на хату,

словно на диван.

На него лохматый Шарик

лает во всю пасть,

видно, хочет к божьей твари

на рога попасть.

Возле хлева дремлют гуси,

что им до Луны!

Слава, Господи Иисусе,

что приносишь сны.

Думу думает корова:

«Месяц как хорош!

На телёнка небольшого

издали похож.

Пробежал бы хоть по крыше,

почесал бочок».

Слышал месяц иль не слышал,

знает только Бог.

За деревней ткут из дыма

серый холст костры,

пролетают в страхе мимо

тучей комары.

По муравленой тропинке