Одсун. Роман без границ

Вскоре я оказался на улице, где когда-то мятежники бились с ОМОНом и почти каждое дерево было превращено в памятник. Фотографии погибших защитников Майдана, фрагменты баррикад, полицейские щиты, каски, самодельные кресты, железные венки, инсталляции – я разглядывал все это не с любопытством туриста, но с внутренней болью, а потом вышел на просторную площадь и не сразу понял, что это и есть Майдан. В глаза бросилось огромное полотнище с лозунгом «Свобода – наша религия» на английском языке. Я вертел головой и пытался представить походные палатки, костры, полевые кухни, сотни тысяч людей, которые три месяца отсюда не уходили, и Катю среди них.

В центре площади и сейчас шла какая-то буза. Вероятно, начавшись четыре с половиной года назад, она не прекращалась. Протестующих, правда, было не очень много. Они разбирали и валили железяки вокруг высокой стелы и скандировали «Банду гэть!», а рядом стояли полицейские и ни во что не вмешивались. Слово «банда» показалось мне знакомым, и я вспомнил, как в девяностые у нас повсюду орали «Банду Ельцина под суд!». А может быть Украина просто подзадержалась в развитии лет на двадцать-тридцать и у нее настали свои девяностые? И значит, где-то на этой площади или рядом с нею продают шубы, дубленки и играют в колпачки?

Да и вообще было в этом городе что-то похожее на лужковскую Москву: машины парковались где хотели, заезжали на тротуары, черные джипы проносились на красный свет, на фасадах исторических зданий вылезали нелепые застекленные лоджии, повсюду безвкусная, дурацкая реклама, граффити на уже отреставрированных зданиях, не убранные с улиц телефонные будки, обклеенные со всех сторон объявлениями. И очень много нищих. Старушки с пластиковыми стаканчиками и блюдечками для подаяний, убогие, увечные, продающие квашеную капусту и соленые помидоры, уличные музыканты на фоне дорогих магазинов и ресторанов… Хотя, с другой стороны, никто их отсюда не гонит и не гнобит, как это было бы у нас. Гей, славяне, думал я уныло, что же у нас с вами: либо полицейское государство, либо бардак, а точнее, их жуткая смесь?

У микрофона то и дело менялись выступающие, потом вдруг возник священник греко-католической церкви и заявил, что Порошенке осталось совсем недолго. Латинского попа сменил некто с маской действующего президента на лице, ему накинули на шею петлю, и народ нестройно заулюлюкал:

– Гэть, гэть, гэть!

– Это кто такие? – спросил я у высокого парня в лыжной шапочке.

– Рух новых сил, – он посмотрел на меня удивленно. – А вы откуда?

Я не хотел признаваться, но потом подумал, чего мне таиться?

Парень хмыкнул:

– Вашего так на Красной площади могли бы?

– Нет.

– То-то же, – произнес он с превосходством.

Возразить было нечего, и я пошел по Крещатику, где по воскресеньям перекрывали движение и было просторно, тихо, мирно, покойно. Ежась от холода и пританцовывая на месте, продавали сувениры веселые краснощекие тетки, никто никуда не спешил, не кричал, и говорили все-таки больше по-русски. Я свернул направо и двинулся дальше, то и дело ныряя в подземные переходы – их было этом городе столько, сколько, мне кажется, я не видел больше нигде, и повсюду в этих холодных, продутых ветром коридорах базары, палатки, ларьки, прилавки, киоски, цветастые платки, бусы, шерстяные носки, обмен валюты, изготовление ключей, продажа сим-карт… Вот уж точно девяностые, не Европа, но опочившая дремотная Азия.

В каком-то сне и оцепенении я шел мимо тех бесконечных торговых рядов, мимо университета, мимо Владимирского собора, мимо развешанных по всему городу больших плакатов «Є така професiя Батькiвщину захищати», и дальше уточнение мелким шрифтом: «Вiськова служба за контрактом вiд 7000 гривень», мимо витрин с маленькими магнитами, где было написано «Дякую, Тобi, Боже, що я не москаль», «Я бандерiвець i я цим пишаюсь», к железнодорожному вокзалу, где обитало множество бомжей, и вели они себя как хозяева, кучковались, выгоняя тех, кто им был не по нраву. Полиция молча наблюдала и по-прежнему ни во что не вмешивалась.

Посмотрев отправление нужного мне поезда, я спустился в подземный переход и, запутавшись в тоннелях, вышел на другую сторону железной дороги. Понял это не сразу, а только тогда, когда, пройдя по улице, увидел здание со знакомым флагом. Как же странно смотрелся здесь российский триколор. Никогда я не мог запомнить две вещи: порядок чередования цветов на нашем знамени и слова гимна. Наверное, я никудышный патриот, но у меня в голове с детства засело «партия Ленина, сила народная». Зря эту мелодию вернули, Глинка был лучше, даром что поляк. Хотя, с другой стороны, какая еще держава могла бы похвастаться, что один и тот же человек написал сталинский, брежневский и путинский гимны? Скрепа, однако…