Офелия

Офелия слушала. Покачивалась у берега вверх-вниз в темной воде, прижав руки к груди и глядя в темнеющее небо. В глазах цвета ночи отраженное небо дрожало и переливалось алыми отблесками. Русалка приоткрыла рот, словно пыталась что-то сказать, да не могла. Питера охватило странное чувство: будто он вот-вот оторвется от земли и исчезнет, развеется ветром.

– Далеко-далеко, за самый край земли, летели птицы… – услышали мальчишки тихий голос Йонаса. – Летели и несли симфонию жизни. К краю света птицы летели, и на краю света они выводили симфонию жизни. Одна… и две, и три тысячи. Четыре и семь тысяч… Пели… Я слышу их песнь – торжество жизни…[11]

Улыбаясь как пьяный, Йонас взошел на мостки, запрокинул лицо к ночному небу, и Питер увидел тонкую блестящую нить на его побледневшей щеке.

– Э-эй, Йонас… – предостерегающе начал Кевин, но мальчишка только отмахнулся, подошел к самому краю и, качнувшись, упал в воду.

Не задумываясь, Питер прыгнул за ним. Сразу погрузился с головой, открыл глаза, увидел белеющую в сплошной тьме футболку, изо всех сил толкнул друга в грудь руками – наверх, туда, где воздух. Выплыл рядом, фыркая и озираясь. И услышал, как Йонас тихо смеется:

– Дурной-то… Да все нормально, ах-ха.

По каменным плитам застучали каблуки маминых туфель, и перепуганная миссис Палмер выбежала к пруду.

– Мальчики! Господи, вы что творите? – севшим от испуга голосом воскликнула она.

– Все хорошо, миссис Палмер! Мы с Питером поспорили на слабо, и ему оказалось не слабо! – подгребая к мостику, объявил Йонас.

Кевин и миссис Палмер помогли мальчишкам выбраться на сушу, и Питер тут же получил подзатыльник от подоспевшего старшего брата. Йонас улыбался, но губы у него дрожали, зубы выстукивали дробь, а по щекам текла и текла вода.

– Слава богу, среди вас есть хоть один нормальный! – сердилась Оливия Палмер. – Марш в дом переодеваться и ужинать! Питер, о чем ты думал? А если бы русалка…

– Не тронула бы, мам, – твердо ответил Питер и обернулся на пруд.

Офелия светлой тенью жалась к прутьям решетки на противоположном краю водоема.

За столом, пока мама и Ларри несли мясо и гарнир, Кевин и Питер с двух сторон насели на Йонаса.

– Ты что устроил? Что за тип приходил? – шепотом потребовали ответа друзья.

– Полисмен. Шел мимо нашего дома, тетка попросила проверить, где я.

– А в пруд зачем сигал? Что это было вообще?

– Песня, – одними губами улыбнулся Йонас. – Это была песня о том, что все заканчивается на краю света. И время тоже заканчивается. И лето.

Больше им не удалось добиться от него ничего путного.

Ночевали все трое на чердаке, затащив туда матрасы, подушки и одеяла. Лежали, глядя в потолок, по очереди рассказывали друг другу истории. Про футбол, великого Теслу, города пикси, вертлявых глупых никс, совсем не похожих на русалок, про шпионов и их суперавтомобили, которые могут летать, и про много что еще. Питер умолк последним, когда друзья уже уснули. Он рассказывал и рассказывал, по-детски веря в то, что пока звучит его голос, что-то страшное, стоящее у ворот и лишь отдаленно напоминающее тень незнакомца в куртке, не войдет в их жизнь. И что не случится ничего плохого, не придется принимать сложных решений, бояться, бороть желание расплакаться и обо всем рассказать взрослым. Ничего не случится, если голос Питера будет звучать до рассвета.

Питер уснул в два часа ночи, уткнувшись лбом в плечо Йонаса. Над Великобританией разлилась удивительно тихая и невероятно темная ночь – словно кто-то опрокинул чернильницу, залив не только краски, но и звуки на острове.

Глава 37

Под утро приснилось что-то стремительное, неприятное, как порыв сырого осеннего ветра. Питер проснулся, сел, слушая колотящееся сердце. Кевин ровно посапывал, из одеяльного кокона торчали лишь его босые пятки. Постель Йонаса была пуста, одеяло бережно свернуто, уложено под подушку. Питер огляделся: на чердаке Йона не было. И его разбитых кроссовок тоже.

Из памяти мигом вынырнули все вчерашние страхи: подозрительный полисмен, который ни документов не показал, ни представился, бледное лицо Йонаса, его опустевший взгляд, прежде чем он шагнул в воду. Питер на четвереньках выполз из постели, стараясь не нарушить сон Кевина, и на цыпочках спустился с чердака.

Дома было холодно. Настолько, что хотелось зависнуть в воздухе, поджав босые ноги, не касаться ледяного пола. Из окна в конце коридора второго этажа сочился бледный рассвет. Питер зябко поежился, сунул ладони под мышки. Прислушался: в ванной комнате этажом ниже шептала вода. Мальчишка потрусил вниз по лестнице и почти столкнулся с Йонасом, выходящим из ванной.

– Ты чего взлетел в такую рань? – настороженно спросил Питер, глядя на аккуратно зашнурованные старые кроссовки друга.

– Проснулся и решил пойти домой. Все равно больше не усну, а там Лу ждет. Вот умыться сходил, – растерянно отозвался Йонас.

Он пригладил пятерней взъерошенные светлые вихры, зевнул.

– Холодно. Как будто все окна открыты были всю ночь, – вздохнул Йон.