Офелия

– Оба выживем, – одернул его Йон.

– Какого черта ты ведешь себя так, как будто ты бессмертный или конченый самоубийца? Нацист ты поганый, да ты утонешь, не доплыв и до середины пролива!

– А я и есть бессмертный. Все, заткнись уже, задолбал орать.

У Питера в голове было пусто, как в спортзале после занятий. Лишь скакал по полу мяч, гулко ударяясь: бум, бум, бум. Шестьсот пятьдесят миль только по суше. Сотни миль Северным морем до Кильского канала. Бессмертный? Кто это проверял? Йонас же сам говорил, что ни разу не пытался… Только знает, что раны заживают очень быстро. А вдруг легенда ошиблась? Вдруг это все не до конца правда?

«Я могу потерять тебя навсегда. Ты утонешь, а я об этом даже не узнаю», – хотелось сказать Питеру, но слов не было. Был только мяч, скачущий по пустому спортзалу.

– Блюм, однажды я совершил поступок, который не могу себе простить, – глядя перед собой, произнес Йонас. – Без разницы, сколько пройдет лет, – поступок совершен. Единственное, что я могу сделать, это искупить свою и чужую вину до того, как со мной самим случится что-то подобное.

– Ты не был виновен в ее смерти, – тихо-тихо сказал Питер.

– Я был причастен.

– О чем вы оба говорите-то? – Кевин прошелся по чердаку, нервно пиная одеяла, валяющиеся на дощатом полу.

Питер молчал. Он смотрел на Йонаса, и взгляд его говорил: я поклялся хранить твою тайну – и я сдержу слово. Йонас взглянул на него и улыбнулся краешками губ: спасибо.

– Кевин, – обратился к приятелю Йон, – прекрати блажить и послушай внимательно. У меня большие неприятности. И у Офелии тоже. Мне придется бежать из Англии как можно дальше, чтобы никто не тронул вас. И у меня есть единственный шанс освободить Офелию. Если этого не сделаю я, никто из вас не сможет. Это очень трудно понять. Просто прими. Ты сможешь меня научить, как завести машину без ключа? Там надо какие-то провода в кабине перерезать и соединить, да? Ты у нас гений технической мысли. На тебя вся моя надежда.

– Где ты машину-то возьмешь… – простонал Кевин, обхватив голову руками. – Уважаемый Б-г, пусть мне просто снится бредовый сон…

На лестнице загрохотали шаги, и на чердаке появился взъерошенный со сна Ларри в клетчатой пижаме и тапках.

– Негодяи, что ж вы орете так ни свет ни заря? – набросился он на мальчишек. – Уже и подушку на голову натянул, и одеяло намотал – все равно слышу ваши вопли! Что у вас тут за войны?

Кевин и Питер опешили, первый принялся складывать одеяла, пылая ушами, второй забормотал извинения. Только Йонас спокойно встал со своего места, обошел Ларри, прикрыл люк, ведущий на чердак, и неожиданно сказал:

– И о войне, кстати. Лоуренс, вы же видели предсмертную записку Уилла Мерфи? Она была адресована вам, и мистер и миссис Мерфи не могли не исполнить последнюю волю сына.

Ларри резко выпрямился, будто получил удар между лопаток. Нервно сглотнул, беспомощно поглядел на младшего брата. Его испуг передался Питеру, заставив того замереть и нахмуриться. «Ларри видел записку? – с колотящимся сердцем подумал мальчишка. – Но сказали же, что отец Уилла ее сжег! Или Йонас блефует? Но зачем?»

– Йонас, зачем тебе это знать? – не поворачиваясь к стоящему за его плечом Йону, едва слышно спросил Ларри. – Откуда вообще эти слухи?

– Это не слухи, иначе вы не среагировали бы так. Люди говорят. Много говорят, тихо. А мы умеем слушать. Вы все нас детьми малыми считаете, кормите ложью. Только мы выросли и теперь задаем вопросы. Зачем вы нам лжете? Правда все равно всплывет, мистер Палмер. И когда такие, как мы с вашим братом и Кевином, поймут, что их пичкали ложью, прикрывая истинно взрослые поступки, дети возненавидят своих родителей.

Йонас говорил негромко, спокойно и размеренно. Как будто считал или повторял вслух таблицу умножения. Питер слушал и вспоминал, как он сам в порыве бессильного гнева выкрикивал отцу в лицо то же самое. Ларри от слов Йона то бледнел, то краснел. А когда воцарилась тишина, он посмотрел на ждущих ответа мальчишек и произнес:

– Вы даже не понимаете, насколько опасна правда. Ребята, я тоже был таким, как вы. Хотел рассказать всему миру о том, что написал в записке Уилл. Только меня поставили перед выбором: молчание в обмен на безопасность нашей семьи. Понимаете, насколько все серьезно?

– Ларри, мы должны знать правду. Это вовсе не говорит о том, что мы тут же побежим трепать о ней на каждом перекрестке, – очень серьезно сказал Питер.

Сейчас ему было ужасно жаль брата – такого беспомощного, в мятой пижаме и тапках. Но внутри тихого и робкого обычно Питера оживал совсем другой человек – жесткий, бескомпромиссный, целеустремленный. Как будто на спине окуклившейся гусеницы трескался кокон, выпуская в мир обновленное создание.

«Больно ли бабочкам, когда они рождаются? – мелькнуло в голове мальчишки. – Помнят ли они себя прежними, кем ощущают себя в момент рождения – все еще гусеницами или уже чем-то новым?»