Офицеры и джентльмены

– Начальник медсанчасти обо всем знает. Медперсонал – тоже, а кто утром не знал, того уже просветили. Вообразите, в каком он положении, врач, в смысле. Я чуть ли не все утро взывал к его благородству – и таки преуспел. Да-да, Краучбек, я вас отмазал, но помните: я сделал это, исключительно чтобы не запятнать честь полка. Тяжесть вашего преступления не позволяет ограничиться дисциплинарным взысканием. Предо мною была дилемма: замять дело или отдать вас под трибунал. Сам я считаю, что вас надо просто-напросто вышвырнуть из армии. Однако вы успели отметиться в другой неприятной истории, и пятно теперь лежит на всем полку. Короче, я убедил врача, что неопровержимых доказательств вашей причастности к смерти Эпторпа нет. Действительно, кроме вас, его никто не навещал, но в госпитале имеются денщики, да и разносчики из местных так и шныряют. Они вполне могли продать бедняге Эпторпу эту мерзость. – (Тон у бригадира был такой, будто виски, которое он сам потреблял регулярно и с охотою, хоть и в умеренных количествах, Гай гонит собственноручно, в антисанитарных условиях и чуть ли не из тарантулов.) – Нет ничего хуже, чем отдать дело в военный суд, не собрав достаточно улик. Еще я сказал врачу, как запятнает эта история честное имя бедняги Эпторпа. Ведь огласки не избежать. Эпторп, сказал я, был алкоголик; у него родни – только две тетушки, которые в нем души не чают. Каково-то им будет узнать правду? И так далее и тому подобное. В конце концов врач согласился замалчивать дело. Не вздумайте меня благодарить, Краучбек. И помните: я не желаю вас больше видеть. Никогда. Я буду ходатайствовать о вашем немедленном отчислении из бригады. Вас отчислят, как только разберутся с делом об участке А, уж я позабочусь. Вам хотя бы стыдно? По-моему, вы должны сгорать от стыда – вот единственное утешение для меня. Все, можете идти.

Гай вышел. От стыда он не сгорал. Да, его потряхивало – но так, будто он стал свидетелем дорожной аварии. Руки дрожали – но от негодования, а не от угрызений совести. Гай знал, как проявляется стыд, знал слишком хорошо; нынешнее ощущение непоправимости случившегося было совсем иного рода. Такое обычно проходит и напрочь забывается.

Гай не помнил, сколько простоял в холле, потный и недвижимый. Очнулся он от прикосновения к локтю.

– Я смотрю, вы сейчас не заняты.

Гай повернул голову и увидел Данна.

– Нет, не занят.

– Я просто хотел, если не возражаете, напомнить вам о нашем утреннем разговоре. Вы великодушно предложили уладить дело с ботинком.

– Да, конечно. О какой сумме шла речь? Я забыл. О девяти фунтах, кажется?

– Господь с вами – о девяти шиллингах.

– Да, разумеется. О девяти шиллингах. – Гай не хотел, чтобы Данн заметил, как дрожат его руки. – У меня нет мелочи. Завтра напомните мне.

– Но ведь завтра вы улетаете, верно?

– Действительно. Совсем из головы вон.

Пришлось вынуть руки из карманов. Они, к слову, дрожали куда меньше, чем опасался Гай. Он отсчитал девять шиллингов.

– Можно я напишу расписку на имя Эпторпа? Вам ведь все равно?

– Мне не нужна расписка.

– Зато мне нужна – для отчетности.

И Данн откланялся – его ждала отчетность. Гай остался стоять. Вскоре к нему подошел начштаба.

– Дядя, мне очень жаль. Скверная получилась история.

– И как меня угораздило такого дурака свалять.

– Я ведь сразу предупредил: под вашу ответственность.

– Да, разумеется. Разумеется.

– Поймите, я не мог за вас вступиться.

– Я понимаю, не беспокойтесь.

* * *

Ричи-Хука забрали из госпиталя прежде Эпторпа. Гай целых полчаса прождал его на пристани. Гидроплан давно лежал в дрейфе. Местные сновали в шлюпках, наперебой предлагали орехи и фрукты.

– Кстати, Гласс, ты мой орех упаковал?

– Упаковал, сэр.

Алебардщик Гласс был в дурном настроении. Денщик Ричи-Хука улетал в Англию со своим патроном, а Глассу светило и дальше торчать в Африке.

Явился подполковник Тиккеридж.

– Выходит так, что я своим протеже одни несчастья приношу, – заметил он. – Сначала Леонард, потом Эпторп.

– А теперь я, сэр.

– А теперь вы.

– Кажется, наши.

На пристань въехала госпитальная машина, за ней – автомобиль Ричи-Хука. Сам Ричи-Хук, с огромною, словно пораженною слоновьей болезнью, забинтованной ногой, поддерживаемый начштаба, заковылял к трапу.

– Что, без конвоя поедем? – съязвил Ричи-Хук. – Доброе утро, Тиккеридж. Доброе утро, Краучбек. Знаете, в госпитале только и разговоров, что вы моего офицера отравили. Медсестры, так их и так, вчера целый день об этом трещали. Ладно, давайте садиться. Младшие офицеры садятся на судно первыми, сходят последними.

Гай повиновался. Он сел подальше, чтобы свести контакты к минимуму. Затем погрузили Ричи-Хука. Катер развернулся, бригадирский автомобиль стал гудками разгонять флегматичных туземцев, принявших было проводы арестованных за проводы покойника.

* * *