Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

Астрахань произвела на нас плохое впечатление. Грязный маленький городок, с разбитыми большевиками зданиями, с массой красноармейцев на улицах, вызвал брезгливое чувство. Часто попадались матросы, в растерзанном виде, с длинными волосами и пьяными лицами. Хорошо одетых людей, кроме двух-трех комиссаров, совсем не было видно. Все сравнялось с общей массой, с общим хамством и грязью. И что нас больше всего возмутило – это то, что среди этого хамства нередко вырастала фигура пленного австрийского или немецкого офицера, великолепно одетого, со всеми атрибутами и достоинствами, полагающимися офицерскому званию. Противно и в то же время обидно было смотреть на этих офицеров. Они – пленные – имели право ходить, как им хотелось, а нам, у себя же, – это было запрещено, даже преследовалось. В том мы видели несуразность идеи. Раз были провозглашены и приводились в исполнение крайние лозунги, даже об уничтожении всего лучшего («и лучшего из них убей»), то почему это касалось только русских, почему правительство Лейбы Бронштейна и Ульянова объявило войну только русским офицерам, а австрийцам и германцам, врагам нашим, разрешило даже ходить в обыденной форме. При этой мысли становилось ясно, что правительство немецких шпионов Ульянова и Бронштейна ничего общего с русским народом не имело, раз оно оставляло врагов наших в покое, а уничтожало именно тот элемент, который еще хотел и готов был сопротивляться врагу. Это был, очевидно, наказ шпионам, а они за высокую мзду исполняли его пока что в точности. Русских офицеров бей, а немцев и австрийцев не трогай! Следовательно, наша борьба с ними была необходима, и сознание этого только увеличивало желание как можно скорее вступить с большевиками в борьбу.

Пароход медленно отошел от пристани. Опять я был на Волге-матушке, опять слышу этот старый знакомый стук больших колес, внизу разбегавшуюся и шумную торопливую воду с гребнями клокочущих волн, но все это было уже другое, все это только больно напоминало давно минувшие годы, когда мы с другим чувством и совсем в другом настроении плавали по той же самой Волге-матушке, наслаждаясь ее дивными берегами, особенностью ее прибрежных городов, игрой огней, отражавшихся после наступления темноты длинными странными лучами на поверхности воды. Теперь уже не было ни того чувства, ни того настроения. Красная звезда со страшными, кровавыми лучами висела над нами, и наши думы, все наши помыслы были направлены к тому, как бы скорее добраться до армии и скорее вступить в борьбу с поклонниками этой отвратительной красной звезды.

Сперва мы устроились в общем помещении 3-го класса, но часа через три после отхода нам была предоставлена каюта на 4 человек, так что нам удалось отделиться от публики. Ехать было скучно, старались не выходить из каюты, дабы не мозолить глаза и случайно не выдать себя. Потемкин и Амелунг ехали отдельно от нас во 2-м классе. Буфета не существовало, раздавали лишь кипяток, да и то только в определенное время.

6 мая в 2 часа дня мы пришли в Царицын. Здесь кипела советская жизнь: на улицах было много народу, гудели трамваи и автомобили, ездили и кричали извозчики; магазины, лавки, рестораны все еще были открыты и торговали.

Мы не сразу пошли в город, так как ожидали возвращения полковника Амелунга, ушедшего к агенту армии узнать некоторые подробности о ее местонахождении и судьбе. Когда он вернулся, мы с пристани сперва отправились на вокзал, чтобы ознакомиться с расписанием поездов. На вокзале Потемкин нам приказал разойтись по парам в город, чтобы не болтаться вместе, и собраться снова на вокзале к 5 часам вечера. За это время Потемкин должен был решить, с каким поездом и куда нам ехать дальше. Мы разошлись. Чегодаев и я поехали к Волге на трамвае и зашли в маленькое кафе выпить кофе и вместе с тем подождать и как-нибудь убить время до 5 часов. Чувство было очень неприятное. По улицам шаталось много красных офицеров, довольно прилично одетых, красноармейцев и матросов, что невольно нас пугало. Проходя потом мимо лазаретов, мы видели много раненых. Мысль, что они могли быть доставлены с фронта нашей армии, заставляла сердце наше биться тревожнее и сильно напрягала нервы. Около собора были расставлены разных калибров орудия, взятые, очевидно, в боях с белыми, и, проходя мимо, мы невольно подумали, не наши ли это?

К 5 часам вечера мы собрались на вокзале. Когда мы вошли в помещение, теперь уже бывших 1-го и 2-го классов, мы встретили всех наших в полном сборе. Потемкин сразу поднялся и, проходя мимо нас, на ходу, почти шепотом, сообщил, что решено ехать поездом в 8 часов вечера на станцию Миллерово.

– Возьмите сейчас же в кассе 3-го класса билеты до Миллерово, – сказал он и быстро отошел в сторону.