Огненная душа куклы

У Манежной площади она вышла из такси истинной королевой – в коротком черном пальто, черных брюках, в черном берете и больших темных очках. Гордой модницей, готовой покорить всех, вошла под своды галереи и направилась к директору. Они познакомились на выставке Владислава Ольшанского, договорились о встрече. И выставке, разумеется. Как менеджер новоявленного гения, Лилиана Давыдовна приехала осмотреть помещение, рассказать, каким она видит будущий вернисаж, и поставить подписи на всех документах. Одно ее смутило, что в Манеж заносили чьи-то упакованные работы. А ведь этот зал должен был с трепетом дожидаться гениальных полотен Владислава Ольшанского и никого другого.

– Лилиана Давыдовна! – Директор встал из-за стола и простер к ней руки. – Приветствую!

Она протянула обе руки дородному холеному мужчине:

– Карен Маратович, как я рада! Добрый день! Добрый весенний день!

Он облобызал ее руки, посадил напротив и нараспев сказал:

– Все в восхищении от репродукций, которые вы мне прислали.

– Надеюсь. – Она положила очки на стол. – Наш художник стоит этого восхищения.

– Еще как стоит! – Он скромно улыбнулся. – Есть у нас пара поборников нравственности, но даже они растаяли, когда увидели на полотнах всех этих женщин. Искусство есть искусство!

– Да, именно так, а Владислав Ольшанский и есть воплощение искусства в чистом виде. Его концентрат.

– Как точно сказано! Да, – замялся он, – но худсовет решил перенести выставку на месяц.

– Почему? – непритворно удивилась гостья.

– Внезапно появился еще один художник, тоже очень талантливый и буквально из ниоткуда, – сладко улыбнулся директор. – Просто звездопад новоявленных гениев!

Тень пролетела по лицу гостьи.

– И вы так легко предпочли его?

– Не я – худсовет. И не легко. После дискуссии. Это ведь своего рода конкурс. Двенадцать человек, лучшие искусствоведы, галеристы, профессора и академики решают, кто пойдет первым, а кто вторым и третьим. Таковы наши правила. Но если бы дело касалось только меня, я бы ни на минуту не усомнился, кого пустить первым; разумеется, вашего Владислава с его потрясающими Афродитами.

– И как зовут вашего гения?

– Пантелеймон Кожемякин. Да вы разнервничались, честное слово. Ничего страшного, Лилиана Давыдовна. Так бывает, – пожал плечами директор. – Отыграем его выставку и займемся вами.

– А можно мне посмотреть на его работы? Вашего Кожемякина?

– Разумеется. Вас проводить?

– Я прогуляюсь одна, а потом вернусь к вам, и мы подпишем договор.

– Отлично. Там сейчас искусствовед и экскурсовод, Алла Михайловна, она будет представлять выставку Кожемякина. Поможет художнику развесить его работы. А скоро и сам он приедет – поучаствовать.

– Спасибо, я на десять минут.

– Не торопитесь, там есть на что посмотреть: ангелы, горний мир…

– Ангелы?

Теперь уже четкая тень легла на лицо гостьи.

– Да, очень трогательно и одухотворенно! Да что с вами?

– Обожаю ангелов, – сказала Лилиана Давыдовна. – Подготовьте пока документы – я все подпишу.

Она вошла в огромный павильон с десятками стендов; тут уже на медленном огне закипала выставочная работа – осторожно распаковывали работы, оставляя их у пустых стен, вносили новые упакованные картины.

Лилит остановилась у одного из стендов, где уже стояли готовые для экспозиции художественные полотна. Семь холстов. Да, это был мир ангелов! Удивительный, легкий, одухотворенный – и такой ненавистный ей мир! Которому она противостояла так долго и не по своей воле, просто ее создали такой – вечной соперницей света. Она стала заложницей божественной судьбы. Но одно она знала точно и за это ненавидела своих врагов еще сильнее: ангельский мир выше ее, сильнее, и если она и могла обойти его, то ловким и дерзким обманом, искушением смертного и только на время. Расплата всегда стояла у нее за спиной – и с этим можно было лишь смириться. Этого она не умела – смирение не входило в ее добродетели и таланты, и ему она не хотела учиться. Поражение для нее равнялось смерти.

– Пантелеймон Кожемякин, – сказал рядом с ней густой женский голос. – Светлый мастер! Лучезарный гений!

Лилит обернулась. Крупная добродушная дама в роговых очках с умилением качала головой.

– Вы тоже засмотрелись, и правильно – он и вправду несравненный гений. Певец горнего мира. Рафаэль двадцать первого века. Мастер света и самых возвышенных существ, созданных Богом. Наш мир полон зла и боли, но есть и лекарство – вот оно, – высокопарно сказала она, кивнув на полотна. – В худшую годину, когда ничто материальное уже не способно помочь, а горсть золотых монет стоит не более горсти песка, человек обращается именно к этому миру. Взывает, умоляет, просит!

Лилит захотелось быстро, как повар курице, свернуть толстухе-говорунье шею, но она усмирила свой порыв.

– Это его работы привезли в той машине?

– Да. Вы искусствовед?

– Пожалуй. А сам он, художник? Где он? Вот бы с ним познакомиться…

– Он сейчас здесь. Только что приехал. Но пока не отвлекайте его – он должен сосредоточиться и решить, где и какая работа будет висеть. Пантелеймон каждый выставочный зал превращает в храм.