Огненная проповедь

Но, по крайней мере, после нашего разговора об Острове мы почувствовали, что у нас есть цель. Я знала, что Остров в сотнях миль от нас, но когда мы обсуждали наш путь, казалось, что он становился ближе. Свернув к западу, мы оставили позади тропу и реку. Напоследок напились впрок, не зная, как скоро снова найдем воду. Но всё более насущной проблемой для нас становился голод. Чаще всего мы находили грибы и ягоды, хотя с грибами старались быть осторожнее после того, как на второй день, поев черных грибов, оба жестоко заболели. В первый же день после того, как ушли от реки, мы набрели на небольшой водоем, где Кип наловил пригоршню мелких рыбешек. Сетью ему послужил мой свитер. Рыбешки выглядели как крошечные кусочки серебра, не больше чем ноготь на моем мизинце. Мы съели их сырыми, подавив чувство брезгливости. Я знала, что долго мы так не протянем.

Кип справлялся лучше, чем я предполагала. Первое время после резервуара его тело казалось вялым и рыхлым, каким стал бы любой организм, не имея никаких нагрузок. Даже кожа выглядела обвисшей и одутловатой. Сейчас же, несмотря на выпирающие кости, он обретал форму. Крепли и наливались силой мускулы. Кожа, поначалу нежная и легко ранимая так, что босые ступни сразу же пошли сплошными волдырями и нам приходилось постоянно останавливаться, теперь огрубела и потемнела от грязи и загара. Он по-прежнему оставался неуклюжим, как будто заново приноравливался к собственному телу. В его движениях все время чувствовалась какая-то неуверенность. Но все равно теперь он спотыкался гораздо реже, даже привык обгонять меня и взбираться повыше, чтобы осмотреть местность. Порой я порывалась сказать ему, чтобы он так не усердствовал и поберег силы, но не хотелось лишать его радости, с какой Кип познавал свое тело. Однако чем сильнее терзал нас голод, тем даже он становился всё более притихшим. Собственное тело с каждым днем казалось мне всё тяжелее, хотя я знала, что, наоборот, теряю вес. По ночам, когда мы прятались в канавах или под бревнами, я не могла заснуть – мне не давали покоя мысли о еде, да и острые кости, упираясь в землю, причиняли боль. Но даже в самый острый пик голода я ни секунды не скучала по подносам с едой, которые регулярно приносили в камеру.

Через три дня после того, как мы свернули от реки на запад, нам попалась первая деревня. Она напоминала ту, где выросли мы с Заком, хоть и была гораздо меньше – вокруг колодца располагалось не больше пятнадцати домов, за которыми простирались поля и фруктовые сады. Неподалеку от большого амбара работали люди. Должно быть, стояла середина лета: поля уже скосили, но сады цвели еще пышно, так что мы могли укрыться в густой листве. В траве лежали упавшие яблоки, бурые и сморщенные. Мы съели по три яблока в полном молчании, издавая лишь равномерный хруст и выплевывая косточки.

– Альфы или Омеги? – спросил Кип, рассматривая деревню сквозь ветви.

Я махнула рукой на поля и яблони.

– Земля хорошая. Думаю, что Альфы.

– И взгляни на задний двор большого дома, – он указал на длинный узкий сарай, разгороженный на секции, в каждую из которых вела отдельная дверь.

– Что это?

– Это стойла для лошадей.

– Как ты мог узнать стойла, не помня при этом собственное имя?

Он раздраженно пожал плечами.

– Так же, как я помню, как разговаривать или плавать. Каким-то образом пропали только личные воспоминания. В любом случае, мы знаем, что это территория Альф.

– Тогда давай наберем столько яблок, сколько сможем унести, и пошли отсюда.

Он кивнул, но не сдвинулся с места. В одном из домов открылась дверь, и женский голос пронзил полуденный воздух. Я потянула его за руку.

– Кип? Нам надо идти.

Он повернулся ко мне.

– Ты умеешь ездить на лошади?

Я округлила глаза.

– Омегам не позволено ездить на лошади.

– Ну а раньше, когда вас с Заком не разделили?

– В нашей деревне не было лошадей, только несколько ослов. Но другие не давали нам на них кататься.

– Но ты видела, как это делается. Те всадники, у реки…

– Я знаю, где у лошади зад, где – перед, если ты это имеешь в виду. Ну и когда люди Зака забрали меня из поселения, то везли верхом, хотя это вряд ли считается. И ты тоже не умеешь, да?

– Не умею. По крайней мере, мне так кажется, – он улыбнулся мне. – Но я не прочь попробовать.

* * *

Мы подождали, пока совсем стемнело. Сидя на ветке яблони в дальнем конце фруктового сада, мы наблюдали, как из школы вышли дети, не больше десятка, и затеяли игру на траве вокруг колодца.

– Не тоскуешь?

Я покачала головой.

– У меня такого не бывало. Разве что в раннем детстве. Нас не разделили, поэтому мы не могли ходить в школу. А другие дети нас избегали. И мы всегда играли только с Заком вдвоем.

– Удивительно, что ты не кажешься странной. Если не считать твоих видений, что помогли нам с побегом, я имею в виду.

Я улыбнулась.

– А ты не тоскуешь?

– По определению, нельзя тосковать, если ты ничего не можешь вспомнить, – ответил он. – Полагаю, потеря памяти имеет свои преимущества.

В сад доносились крики и смех детей.