Огненная проповедь

Мы уже приноровились ездить верхом. Я поняла, что моя лошадь лучше реагирует, когда сжимаю ее ногами, чем когда дергаю веревку на шее. Кипу с его одной рукой взбираться на лошадь было по-прежнему непросто, но зато он хорошо держался верхом и быстро меня нагонял. Былая неуверенность, что сквозила в каждом его движении, куда-то исчезала. Даже наоборот, он хвастался своей посадкой, гарцевал вокруг меня, легко меняя темп.

Мы покрыли приличное расстояние, воодушевленные мыслью, что с каждым днем становимся ближе к Острову. Я видела его теперь все четче, будто он постепенно вырисовывался из тумана. Мне снились блестящие черные мидии, цепляющиеся за скалы у берега моря, я чувствовала свежесть соленого воздуха с легкой примесью запаха птичьего помета.

Ноги все еще болели от верховой езды, но я полюбила свою лошадь и часто вечерами подходила и прижималась к ее теплой шее, одной рукой теребя загривок, второй – поглаживая мягкий нос меж огромных пышущих ноздрей. Вопреки моим уверениям, Кип всерьез верил, что я общалась с лошадьми на психическом уровне. На самом деле, меня в них привлекало совсем другое, то, что поначалу даже обескураживало: лошади казались такими реальными, огромными и осязаемыми, но лишь в физическом смысле, а вовсе не в том, в каком я привыкла воспринимать людей, вокруг которых постоянно ощущала пульсирующее сознание.

Когда я стояла, прижавшись лицом к шее лошади, то закрывала глаза и представляла, что, возможно, так себя и чувствует обычный человек, не провидец, рядом с другим человеком. Просто близость и тепло другого тела. Ночами, лежа рядом с Кипом, я порой задумывалась, уж не из-за его ли потери памяти мне с ним так комфортно. Возможно, поэтому его разум не чувствовался так назойливо, как бывало с другими, точно без воспоминаний о прошлом в его голове царило спокойствие. Кип редко говорил о том, что с ним случилось, но меня неизменно удивляло, каким счастливым он казался. Мир в каком-то смысле был ему в новинку, и, невзирая на голод и усталость, Кип источал жизнелюбие. Однажды ночью он пытался объяснить свое состояние. Мы лежали на траве, прижавшись друг к другу, а неподалеку паслись лошади, привязанные к ветвям.

– Когда ты разбила резервуар, это было точно взрыв. Вот как я это почувствовал. Взрыв, но в хорошем смысле. И с этого момента всё будто разделилось на До и После. Именно в тот миг, когда ты разбила стекло, этот грохот и крушение стали для меня взрывом.

Я поморщилась, вспомнив взмах ключа и оглушительный звук, разорвавший тишину помещения. Он продолжал:

– Всё, что было прежде, потеряно для меня. Конечно, грустно. И я, само собой, предпочел бы знать свое прошлое. Однако всё, что случилось после того, как ты разбила резервуар, это После, это моя жизнь, мое настоящее. И я не могу это отрицать. Это то, что у меня есть. Трудно объяснить, но это будоражит, в известном смысле. Всё такое новое, непознанное.

Я вздохнула.

– Сам-то по себе я бы не был таким восторженным.

Но я понимала, что он имел в виду, и чувствовала за него ответственность. Ведь это я разбила резервуар и устроила «взрыв». Не могу сказать, разрушила ли я его старый мир или создала новый, а может, и то, и другое. Но в любом случае – поняла, что мы крепко связаны с того момента, как я ударила ключом по стеклу резервуара. А может, и с того момента, как мы встретились взглядом.

Пока мы шли через болота, нам попалось только одно поселение. Еще издали мы завидели холм, возвышающийся над болотом, очертания домов на его вершине и поля с посевами, разбросанные по его склону.

В таком богом забытом месте могли жить только Омеги, но мы все равно обошли их стороной и только после захода солнца. Здесь в пределах видимости не было никаких перелесков, но в полумиле к западу от поселения мы наткнулись на заросли камышей, столь высоких, что могли в них надежно укрыться вместе с лошадьми. Поэтому решили остановиться тут на ночлег.

Мы привязали лошадей, рассчитывая так и держаться на расстоянии и до рассвета отправиться в путь, но нас привлекла музыка. Звуки дудочек лились через болото. Когда ветер стихал, мы различали даже бренчание гитары. Я впервые слышала музыку за долгие годы. Еще в поселении кузнец по имени Сара, бывало, играл для нас на дудочке после сбора урожая или у костра среди зимы. Иногда мимо нашего поселения проходили барды-Омеги. В последний неурожайный год несколько бардов останавливались у нас, но расплатиться деньгами мы не могли, поэтому лучшее, на что они могли рассчитывать – это ночлег и скудный ужин. Тем вечером, на болоте, мне подумалось, что я настолько давно не слышала музыку, что звуки, доносящиеся из селения, казалось, шли не просто из темноты, а проникали из прошлого. Мелодии, что наполовину слышались, наполовину вспоминались.