Огненная земля

Мещеряков взял руку Баштового, легонько ее пожал. Кивком головы разрешил доктору выйти. Мещеряков присел рядом с Баштовым. Тот повел на него глазом и хотел что-то сказать, но адмирал приложил палец к своим губам и отрицательно покачал головой. Лапчатые морщинки у глаз раненого сдвинулись — видимо, Баштовой хотел улыбнуться.

— Эх ты, Баштовой, Баштовой! — Мещеряков погладил его руку.

Баштовой скосил глаза на Букреева и еле выдавил:

— М-мумка.

— Что, Иван Васильевич? — Букреев нагнулся ближе.

— М-мумка…

— Сумка?

Баштовой прикрыл обожженное веко в знак согласия.

Он беспокоился о своей сумке с бумагами, где были расписаны все расчеты десанта.

— Все в порядке, — сказал Букреев успокоительно.

— Поправляйся, Иван Васильевич, — сказал Мещеряков. — Отправим ближе к Ольге, к Геньке. В Геленджик отправим.

Баштовой снова моргнул и пошевелил обескровленными губами.

— Сообщили Ботылеву, — добавил адмирал. — Он хочет лично тебя отвезти. Никому не доверяет.

Глаз раненого наполнился влагой, и, когда он прикрыл веко, на щеку скользнула капля и, дальше не покатившись, разошлась в трещинках обгоревшей кожи.

Мещеряков и Букреев прошли через палаты, где стонали и вскрикивали раненые, привезенные из Тузлы, и вышли на улицу.

Над Огненной землей стояло облако дыма, море приносило рокот. Там шло сражение. Острые красноватые вспышки поднимались, падали и снова поднимались. Жители Тамани собирались группами, с молчаливой тревогой смотрели в ту сторону.

Расставшись с Мещеряковым, Букреев направился пешком к домику, занимаемому Рыбалко. В палисаднике на лавочке сидели Таня, Надя Котлярова и с ними две девушки-рыбачки. Они плели венки из астр и гвоздик — венки для Звенягина и остальных погибших в эту ночь офицеров.

Заметив Букреева, девушки поднялись. Он поздоровался, махнул им рукой, разрешив сесть, и пошел в сени.

Через полуотворенную дверь он видел Рыбалко, опустившего ноги в бачок с горячей водой, и пулеметчика Котлярова, накрывающего на стол.

— Треба стрелять на разные голоса, Котляров, — говорил Рыбалко, — чтобы фрицы думали, что пулеметов богато. А сколько, хай сами кумекают. Особо при ночных атаках…

— Кочующая точка? — спрашивал Котляров больше для приличия, так как в пулеметном деле он разбирался и сам неплохо.

— Да… По-цыгански. Надо наводить тоску на противника.

В сенях, заваленных тыквами и завешанных по стенам кукурузными початками, Букреев медленно очищал с сапог грязь. Он вошел в комнату. Котляров застыл с полотенцем в руках. Рыбалко сделал вид, что хочет вскочить.

— Продолжайте, — сказал Букреев, вешая куртку на крюк.

На столе были приготовлены к завтраку миска с помидорами, творог, залитый сметаной. На плите жарилась баранина, нарезанная щедрыми кусками. Присев к столу, Букреев взял помидор.

— Готовность к семнадцати… — сказал Букреев. — Сколько всего нашлось людей?

— Из второй роты прибило мотобот за Комсомольской пристанью. Да ще один с автоматчиками. Там «тридцатка» с Кондратенко.

— Кондратенко? Вот оно что… Сколько всего людей?

— Набирается двести с лишним, считая с моими орлами.

— Кончайте, Рыбалко, завтракать и пойдемте со мной.

— Война войной, а харчи харчами. — Рыбалко сунул ноги в сапоги и принялся за завтрак.

Котляров медленными и спокойными движениями отвернул рукава блузы, примостился на лавке и потянулся к баранине. Внимательно посматривая на командира батальона и почтительно не вмешиваясь в разговор, Котляров неторопливо обгрызал кость, поворачивая ее в руках, расписанных синими якорями татуировки.

— Кто поведет, товарищ капитан? — спросил Рыбалко.

— Курасов. Он должен зайти сюда.

— Добро. Будет порядок. Звенягин-то… а? — Рыбалко задумчиво жевал. — Ось так завсегда: живешь, живешь, кричишь, свистишь, а потом раз — и все. Как ни було. Я чую, Звенягина порешили в Новороссийске хоронить.

— Решили в Новороссийске.

— Моряков треба хоронить по-морскому, — строго сказал Рыбалко, — в море. Помню, як Звенягин балакал. Треба выстроить в море корабли, дать салют со всех пушек — и в воду…

— Все хоронить да хоронить, — перебил его Букреев. — Не ту песню завели, Рыбалко.

— Тут и так тоска-кручина, — поддержал командира батальона Котляров.

— Люди просушились? — спросил Букреев.

— Ваш приказ передал, товарищ капитан. Кто у печки, кто на солнце, а кто при кострах. Намокли ночью. Живого места не найдешь. — Рыбалко посмотрел в окошко. — А вот и новый флагман.

Курасов вошел в палисадничек и остановился возле девушек. Его сопровождал Шалунов. Оба они были одеты в только что выданные теплые костюмы из искусственного меха, крытые парусиной хаки, с меховыми квадратами воротников, брошенными за спины, как башлыки.

Заметив появившихся на крылечке Букреева и Рыбалко, Курасов оставил девушек и подошел к ним. Он доложил, что корабли готовы. На пробоины наложили временные пластыри, моторы наладили. Курасов говорил медленно, подыскивая слова, и, казалось, мысли его были очень далеко.

Букрееву вспомнилась их первая встреча на рейде, затянутом туманом, вспомнилось свидание в портовой столовой, когда Курасов под веселые крики товарищей разрезал арбуз.