Огненное сердце вампира

— Закрой рот! — зашипел зелёный балахон. — Это — дезертирство! Пока во всех городах страны идут бои, вы готовы сбежать, чтобы отсидеться в безопасном месте, как последние трусы? Вы пойдёте под трибунал!

— Чёртас два! — усмехнулся Костя. — Мы присягу не давали. Лично я — всего лишь бывший источник. Убил своего вампира с семейством и будет. А бегать под огненными снарядами, я не подписывался.

— Всего доброго! — буркнул долговязый и пошагал к одному из безглазых домов, возвышающихся унылой громадой в темноте.

За ним засеменили девушка и мы с Костей.

В сторону зелёного балахона и молчаливого Вована никто не взглянул.

В подвале дома оказалось сухо. Мы уселись на полу, вытягивая усталые ноги.

— Костя, — произнёс мой одноклассник, доставая из рюкзака банку пива и протягивая её долговязому.

Парень отпил из банки, покатал напиток на языке, облизнул пену с усов и произнёс:

— Мика.

Банка перекочевала к девушке. Та, вместо одного глотка сделала три, медленных, жадных и длинных, что вызвало во мне глухое раздражение. Мне тоже хотелось пить.

— Кира, — проговорила девица, нехотя передавая мне банку и задевая кожу моей руки длинными коготками.

— Не так уж и плохо жилось тебе у вампиров, если маникюры делала да шубы покупала, — зло подумала я.

Жидкость побежала по горлу. Вода, обычная чистая пресная вода, была бы сейчас предпочтительнее. Но за неимением её, приходилось довольствоваться тем, что предлагали.

Я тоже назвала своё имя. Воцарилась тишина. А о чём, собственно, нам было говорить? Мы — незнакомые, чужие друг другу люди, столкнувшиеся не на студенческой вечеринке и не в ночном клубе, а в горящем городе, среди умирающих и раненных.

— Я — не источник, — голос Мика разорвал тишину. — Вампиры забрали Киру, она пробыла у них пол года. И когда появилась возможность её спасти, я незамедлительно сделал это.

— Я хочу, чтобы они сдохли, — прошипела Кира, шурша упаковкой солёной рыбы. — Властитель вселенной, как же они орали, ну прямо бальзам на душу. Вы бы видели, как Мика резал их живьём, прямо ножом по горлу, а потом в глаз, хрясь…

Кира, явно, бравировала, так, как при этих словах, девушку перекосило. Она отползла в угол, и там, скрываемая темнотой извергла всё, что успела съесть и выпить.

— Успокойся, Кирусь, — заворковал Мика, обнимая за плечи свою девушку и подавая ей платок, чтобы она смогла вытереть губы и подбородок. — Всё позади. Завтра мы проснёмся уже в другой стране, свободной, счастливой, безвампирной.

Я, невольно, позавидовала Кире. С ней был рядом её любимый, который мог поддержать в трудную минуту, обнять, прошептать ничего не значащие слова.

Мне же приходилось довольствоваться воспоминаниями, да и они, в свете произошедшего, казались далёкими, чужими, нереальными как сюжет давно прочитанной книги.

Ребята заговорили о своих планах на будущее, о том, как вернутся домой, о том, как было плохо тогда, и как чудесно будет сейчас.

У меня же не осталось ни сил, ни желания вести беседу. Хотелось уснуть, погрузиться в сон, как в тёплый пушистый мех, чтобы хоть на несколько мгновений уйти от декабрьского холода, лижущего мышцы и суставы, от чудовищных картин бойни, навязчиво встающих перед внутренним взором, от гнетущего ощущения краха.

Наверное, гипоталамус пытается защитить психику своего хозяина, потому и посылает наиболее яркие, добрые сновидения, давая организму отдохнуть и набраться сил. И вот, ты уже радуешься, смеёшься, обнимаешь любимых людей, считая сон реальностью, а страшную явь — дурным сном.

Во сне мы с Алриком валялись в густой душистой траве, среди пушистых жёлтых одуванчиков. Их мягкий сладковатый аромат ненавязчиво витал в прозрачном, утреннем воздухе. Рассветное солнце, нежное, ещё не набравшее силу, пронизывало насквозь клейкие, едва окрепшие листья берёз, зеленеющих неподалёку, сверкало золотистыми огоньками в дрожащих каплях росы.

— Ты больше не злишься? — спросила я, проводя пальцем по линиям огромной горячей ладони.

— Глупая, — улыбнулся Алрик, притягивая к себе, обвивая рукой мою талию, целуя волосы. — Я не могу на тебя долго злиться, просто не способен на это. Помни, Кристина, я всегда буду тебя любить, что бы ты не натворила. Никогда не забывай об этом!

Гудит рой неугомонных пчёл, небо чистое, лёгкое и высокое. И я невероятно, неприлично счастлива.

Меня разбудил громкий, нервный смех, на грани истерики. Контраст между сном и явью оказался столь разительным, что я в первые минуты своего пробуждения никак не могла сообразить, где нахожусь.

— Кишки! Кишки! Кишки!

Длинноногая блондинка в обугленной и ободранной в нескольких местах, серебристой шубке, с размазанным по лицу макияжем хихикала, то и дело повторяя это слово. Чтобы понять его значение мне понадобилось несколько секунд. Вместе с пониманием пробудились и картины вчерашней ночи. Я обречённо огляделась по сторонам.