Огненные палаты

Тулуза была обескровлена. Целые районы выгорели дотла или превратились в развалины. Город походил на склеп: погибло более четырех тысяч человек, убитых на улицах и в своих постелях. В воздухе было черным-черно от мух. В Гаронне плавали трупы.

К тому времени Мину с Питом в Тулузе уже не было. С первыми лучами солнца выбравшись из дома Буссе, они двинулись в путь. Когда они крались мимо почерневшего остова дома призрения, Мину заметила изувеченное тело мадам Монфор. Она лежала навзничь в изорванной одежде, глядя в небо невидящим взглядом и все еще прижимая к груди какие-то из украденных драгоценностей.

Мину старалась не вглядываться в картины страданий, мелькавших перед их глазами по дороге к воротам Матабье на севере города, одним из двух, пока еще остававшихся в руках гугенотов.

Слишком много мертвых. Слишком много душ, за которые надо было молиться.

В тот момент, когда в Тулузе шли переговоры об условиях перемирия, Мину с Питом в Пеш-Давиде уговаривались о цене двух лошадей, способных покрыть расстояние между Лораге и горами. У Пита было при себе несколько монет, а у Мину – кое-какие безделушки, прихваченные из дома Буссе.

Когда на закате того дня в церкви кармелиток служили мессу по случаю возвращения Тулузы обратно в католические руки, Мину с Питом пересекали границу Лораге, за которой начинались холмы Разе.

Двигаясь древней тропой катаров, они поскакали на юг, по пути обгоняя других беженцев. Караваны за караванами запряженных изнуренными волами повозок, нагруженных жалкими пожитками гугенотов, вынужденных искать спасения от католических войск и бывших соседей, которые когда-то были друзьями.

Когда их скакуны не смогли больше двигаться вперед, Мину с Питом остановились и сделали привал. В безмолвии и непроницаемой ночной тьме, где не было никого, кто мог бы их увидеть, они уснули в объятиях друг друга.

Часть III. Пивер Лето 1562 года

Глава 60

Пивер

Среда, 20 мая

Алтарные свечи, теплившиеся по обеим сторонам от серебряного распятия, проливали лужицу света на белый покров.

Бланш склонила голову, читая покаянную молитву, и блестящие черные волосы упали ей на лицо.

– Сокрушаюсь, Господи, всем сердцем моим о всех грехах моих, ибо страшусь потери рая и мук ада, но прежде всего потому, что оскорбила Тебя, моего милостивого и всеблагого Отца и Владыку. Ненавижу все мои грехи и смиренно молю Тебя, помилуй грешную душу мою, в несказанной милости Твоей укрепи меня в решимости покаяться во грехах моих, принять искупление и жить жизнью праведной.

Она ощутила прикосновение к своей макушке: священник благословил ее, затем подхватил под локоть, помогая подняться на ноги.

– Аминь.

Осторожно, словно Бланш была каким-то бесценным и хрупким существом, Видаль повел ее к каменной скамье. Служанки потратили бесчисленные часы, пытаясь оттереть плиты пола, но темные потеки запекшейся крови были по-прежнему видны между трещинами.

– Как вы себя чувствуете, госпожа? – спросил он.

– С вашим появлением – гораздо лучше, монсеньор, – отвечала она, опустив глаза. – Все это время мне так недоставало вашего мудрого наставления.

Бланш позволила ему взять себя за руку.

– Я очень сожалею, что не смог приехать раньше. Подумать только, сколько вам пришлось перенести, – и рядом не было никого, кто поддержал бы вас.

– Я положилась на Господа, – набожно произнесла она. – На все Его воля. То, что Он счел нужным спасти меня и сохранить наше дитя, – это благословение Господне.

Видаль положил руку ей на живот, и младенец в утробе зашевелился. Это ощущение вызывало у Бланш омерзение, но она упивалась той властью, которую оно ей давало. Когда в прошлый раз она носила дитя пятнадцать лет назад, еще сама будучи ребенком, все было совсем по-другому. Разумеется, теперь скрывать свое состояние от него было бы невозможно. Она призналась ему сразу же, как только он приехал в Пивер. Он был нескрываемо горд и едва ли мог бы окружить ее большей заботой. И все равно Бланш испытывала легкое отвращение каждый раз, когда он касался ее.

К ее удивлению, он не выказал никаких опасений относительно ущерба своей репутации. Многие католические священники тайно имели семьи. При условии, что они вели себя тихо, ни у кого не было причин возражать. С другой стороны, Видаля заботил вопрос собственного наследия. Да, он жаждал власти и богатства при жизни, но ему хотелось, чтобы память о нем жила и после того, как его не станет. Сын, наследник его имени, в некотором смысле обеспечил бы ему бессмертие, которого он так страстно желал.

Загвоздка была только в Мину Жубер. Даже если завещание никогда не будет найдено, Бланш прекрасно осознавала, насколько зыбки ее собственные права на родовое поместье Брюйеров. Ребенок, которого она носит, может родиться мертвым или не пережить младенчества. А если на свет появится девочка, титула сеньора Брюйера и Пивера ей не видать.

Мину Жубер должна умереть.

– Думаете, Пит Рейдон пережил осаду? – спросила она.