Огненный крест. Бывшие

После смерти Сталина наступил период выученности (относительно мирный). Более или менее все будут представлять, что и как делается, то есть считать принуждение, за которым сразу пропасть, обрыв, тюрьма (а это почти то же самое, что казнь), здоровым состоянием общества. А это как раз то, к чему стремился террор, — сделать всех одного цвета, одной выученности, одной политической надежности. В таком обществе из-за страха подавления, напора кровавой дрессировки исключены нормальные чувства, прежде всего — недовольство. Эти чувства становятся просто невозможными. Общество же одобряет любые действия правительства. Не потому, что оно народное, их правительство, а потому, что общество выучено на одобрение. С детского сада, с октябрятских собраний его приучают всегда все одобрять.

Этот режим, трупно выдрессировав всех, может себе позволить властвовать без крови и массовых гонений, и властвовать, ведя войну уже с какой-то горсткой инакомыслящих… «нравственной несовместимостью отдельных людей»…

Страх правит миром — на этом стояла власть КПСС и ее вождей.

Однако события после 1985 г. доказали: террор вкупе с ленинским идеологическим террором сам по себе неспособен обеспечить покорность общества, его крепостную устойчивость, даже не крепостную (холопы все же восставали), а скотскую, ведь именно к этому состоянию вели все этапно-могильные меры по замирению народа. Оказалось, присутствует нечто, это нечто — выше страха и даже умственной отравленности, это сытость или оголодание. Получается заколдованно-неразрывный круг. Чтобы общество было надежно-покорным, следует его терроризировать, превратить в рабов-животных, но такой метод хозяйствования неспособен обеспечить пропитанием и сносным существованием эти самые толпы рабочих муравьев. Стало быть, такой труд оглупленных людей, сведенных на покорность, не может быть действен, от него надлежит отказаться, ибо общество уже пробуждается к мысли, пусть поначалу искривленной, уродливой, но мысли, которая уже живет самостоятельно, тут КГБ бессилен всех затоптать. Может — очень многих, но всех… не получается, пробовали…

Так начинает выступать самостоятельной величиной сытость — или, если угодно, степень оголодания.

Напрасно столько толкуют сейчас о Боге, религии, вере, добре. Все это призраки, все это несуществующие материи: будет сытость, ляжет хоть какое-то довольство в жизнь — и все эти духовные сущности потеряют свою значимость, отступят. Люди вновь предадутся жизни, в которой главное — инстинкты и себялюбие.

Доказательство в самой Октябрьской революции. Никто не мешал служить Богу и слышать его, верить, религия преподавалась даже в школах, а люди в какие-то месяцы забыли о Боге и всех заповедях и растоптали самое понятие о Добре и справедливости. Народ вооружился длинными ножами, и реками полилась черная кровь. А ведь этому взрыву ярости, дикости предшествовало тысячелетие веры.

Значит, это была не вера в ее истинном значении.

Значит, всегда существует и есть нечто более важное, чем вера. Что же?

Это — инстинкты самосохранения и сытости. Во всей многоли-кости их выражения. Значит, мы должны с печалью отметить, что религия не смогла преодолеть животное в людях.

Это свидетельствует об одном: вера никогда не являлась верой и не проникала глубже телесной оболочки.

Следовательно, изъяны в самой вере?

Вряд ли.

Даже совсем нет.

А в чем?

В огосударствлении религии, превращении ее в несправедливость, в то же насилие — только в этом.

И сейчас религия снова дзинулась той же дорогой. Она является частью государственной структуры независимо от того, кому собирается служить: правым или левым, — ибо она только по заявлениям вне политики и служит Высшему. Высшему она возглашает молитвы, а служит — земному. И поэтому опять закладывается взрывчатый материал, обозначается вероятность, а скорее даже неизбежность новых потрясений. Ибо религия служит не вере, не душе, не состоянию чад своих, а государству, политике, хотя связи эти на беглый взгляд не просматриваются.

Именно в этом еще одна из причин, почему люди в 17-м году отвернулись от веры, дали большевикам возможность творить свое дело.

Вера назначена растить душу, давая победу над инстинктами, над стихийным, животным, кроваво-подлым и двуличным.

Ибо противны Богу (а лично для меня Бог — это и синоним Добра) убийство, доносительство, служба в карательных органах, зависть, которая бросает нас в омут междоусобной борьбы. Бог (или Добро) — это слияние с миром, это величайшее наслаждение от возможности дышать и видеть солнце, но никогда — нажива, стяжательство, длинные ножи для доказательства правоты.

И пока в людях будут бушевать губительные инстинкты, ставящие его по жестокости, коварству впереди любого животного, никакой мир Добра не возможен. И вот в этой работе по преодолению животного в нас, в помощи слабым духом, в помощи обретения света души — и есть настоящее, первородное призвание церкви, имеющее нетленное будущее. Всякое другое поведение — обман людей и скатывание к одному из обычных учреждений по причинению боли людям…