Огненный тыл

Дубровский хрипло засмеялся, но смех застрял в горле, из распахнутого рта поползла пена, пальцы конвульсивно дёрнулись, на почерневшем лице осталось улыбка. Застыл сержант Климов с разорванной упаковкой бинтов, всхлипнул, сунул её обратно в мешок, извлёк туго скрученную брезентовую накидку, стал укрывать погибшего товарища. Остальные подтаскивали ветки, нагребали на Дубровского листву. На коленях подползла Лида, насилу успокоившая детей, она потеряла берет – волосы перемешались с землёй, в глазах застыла щемящая боль.

– Глеб, мне очень жаль, что погиб ваш товарищ. Правда, очень жаль… Это был такой неунывающий парень, он постоянно улыбался. Скажите правду, Глеб, Катя Литовченко… – она поняла всё без слов, затряслась, закрыла лицо ладонями.

Всё стало другим, этот бренный мир снова потерял что-то важное, без чего нельзя у Дубровского забрали всё, что ему теперь было не нужно: две гранаты, снаряжённый дисковый магазин.

Поредевшая колонна углубилась в лес, дети подавленно молчали, кто-то украдкой всхлипывал, маленькие люди прекрасно понимали, что случилось с их воспитательницей и солдатом. Баттахов и Смертин двигались флангами, контролируя тылы, не давала покоя подлая мысль: «Противник может появиться сбоку», несколько раз Глеб доставал карту, смотрел в неё на ходу, но никакой практической пользы в этом не было. Неизменным оставалось Ярцево – в трёх-четырёх верстах, но кому оно принадлежало – было неизвестно. Бой в том направлении не шёл, но войска могли оставить Ярцево и без боя, а немцы также без стрельбы в него войти, тогда в передвижении на север не было никакого смысла, но надежда теплилась.

Где-то совсем скоро, с очередным полем, за следующем леском, пробежали мимо позиции, которые советские войска сдали без боя, покинутые траншеи, наспех срубленные блиндажи, так и оставшиеся невостребованными. Войска отошли, чтобы не попасть в окружение.

Сквозь поляны и перелески простирались извивы колючей проволоки, окопы вырыты в полный рост, пулемётные гнёзда, на краю поля чернели бетонные доты. Шубин приказал уходить влево, обогнуть поле по западному краю – противник пока не проявлялся, но опасность ощущалась мурашками немел затылок. Дети притихли, машинально семенили за взрослыми. Лидия металась от одного к другому, иногда оборачивалась, бросала на командира разведгруппы жалобные взгляды, от этих глаз становилось ещё тоскливее. Иногда он оборачивался, казалось вот-вот их нагонят Чусовой с Дубровским, объяснят в своей весёлой манере, что их неправильно поняли. Укрепрайон был недостроенным, за перелеском валялась куча, так и не использованных, брёвен, дальше был разреженные лесок, за ним открытая местность, а в северном направлении, куда спешили люди, убегала покатая лощина, в этот час она смотрелась весьма привлекательно. До леса на северной стороне поэтому логу можно было добежать за несколько минут – команды последовали незамедлительно.

Разведчики скатились в овраг, за ними Лида, принимая уставших, теряющих чувства, детей. Они напоминали куклы – ко всему безучастные, способные передвигаться только по окрику.

– Бегом! – скомандовал Глеб.

И они засеменили в указанном направлении, растянувшись в неровную цепь. Конторович спускался последним, когда за его спиной послышался треск, объявились мотоциклисты – нашли где-то, твари, объездную дорогу.

– к бою! – скомандовал Шубин. – Будем держаться, пока не уйдут дети.

– Товарищ лейтенант, не надо. Бегите! – вдруг замахал руками Конторович. – Они пока за лесом, их не видно. Дорога тянется вдоль опушки. Я пулей в западный лес – вон туда, буду на себя отвлекать они этот лог не заметят, решат, что мы все там, а я ваш отход прикрываю. Думайте быстрее, товарищ лейтенант, – Конторович побледнел, но держался хорошо, даже криво улыбался. – Не волнуйтесь – я не смертник, жизнь люблю. Повожу их маленько, собью со следа, а потом догоню вас.

– Действуй, Михаил! – выдохнул Глеб. – Только осторожно давай, без геройства.

Жизнь детей действительно была важнее. Конторович побежал на запад – за деревья, остатки разведгруппы припустились по врагу догонять своих подопечных. Дети спотыкались, тормозила зарёванная Вероника – ссадинам на коленках не было числа, рвались натянутые нервы, бесил мотоциклетный треск, пройденное расстояние не было тому помехой. И вдруг шумы стали удаляться куда-то в сторону, застучал автомат – советский Шпагина, взорвалась граната, за ней ещё одна, снова надрывался ППШ, закричали гитлеровцы, захваченные врасплох.

«Только бы на рожон не полез, – твердил себе Глеб. – Нечего героя изображать, Конторович. Просто беги вприпрыжку».

Какое то время слышались выстрелы, потом они стихли и разведчикам снова пришлось вживаться в роль нянек, даже выносливого Павлика мотало из стороны в сторону. Над головами мелькали кроны деревьев, дети падали без сил, за спиной было тихо, в тридцати метрах голубела пушка, справа – на окраине леса возвышался пригорок. В чаще, насколько хватало глаз, не было ни троп, ни полян.