Огни Хякки Яко

Горожане если и подозревали, что в городе снова творилось неладное, то не подавали виду. Хотя на осунувшихся лицах многих лежала печать озабоченности и горя – Уми сознавала, что сама она, скорее всего, выглядит теперь ничуть не лучше, – многие с интересом останавливались рядом с лоточниками, чтобы купить недорогого вина и лепёшек для подношения предкам. Наряженные в тонкие и пёстрые кимоно дети, словно стайки мотыльков, крутились под ногами и выпрашивали у матерей булочки со сладкой бобовой пастой.

Уми спешно отвела от них взгляд, чувствуя, как к горлу подступает горький комок – последствие тех чувств, которым не время было давать волю. Если расклеится сейчас, словно упавший в воду бумажный фонарик, то взять себя в руки уже не сможет…

Уважая её горе, Ямада долгое время молчал, тихо ступая рядом, будто верный и преданный страж. Но когда они миновали рыночные ряды, монах заговорил:

– Я взял на себя смелость позвать каннуси Дзиэна. – Медные кольца на посохе мелодично звенели, вторя шагам Ямады. – Он заверил, что проведёт все надлежащие обряды и поможет душе вашей матери отыскать путь к Стране Корней.

Одна слеза всё же предательски задрожала на ресницах, и Уми зло и часто заморгала, чтобы смахнуть её.

– Благодарю, – проговорила Уми, понимая, что будет совсем уж невежливым по отношению к Ямаде просто смолчать и снова замкнуться в мыслях, не приносивших с собой ничего, кроме боли. – В такой день будет приятно увидеть знакомое лицо. Каннуси Дзиэн – весьма достойный человек. Думаю, она… была бы тоже рада ему.

Уми так и не сумела заставить себя произнести имя матери. Но даже от простого и безликого «она» в носу снова защипало, а горло начало печь от подступивших рыданий.

Этот день и впрямь был особенным для неё по многим причинам. Ровно двадцать лет назад, когда весь Тейсэн начинал праздновать Обон, Уми привели в этот мир. Но той, кто сделал это, сегодня не дано оказалось даже встретить рассвет…

Если и впрямь существовала некая справедливая сила, в которую так верили служители Дракона, то сегодня она окончательно отвернулась от семейства Хаяси.

Ямада, похоже, почувствовал, что дальнейшие разговоры сделают только хуже, и потому весь оставшийся путь до усадьбы они провели в полном молчании. Но в глубине души Уми была благодарна монаху за чуткость. Немногие мужчины в её окружении могли похвастать этим качеством. Иные на месте Ямады или начали бы бодриться, усиленно делая вид, что ничего не случилось, или же задушили бы Уми своей жалостью, легче от которой не стало бы никому.

А от его молчаливой близости тяжесть, тугим обручем стянувшая грудь, становилась чуть менее невыносимой. И ей мучительно хотелось, чтобы он и дальше оставался рядом, давая тем самым призрачную надежду на то, что, быть может, так будет всегда…

* * *

Каннуси Дзиэн прибыл в усадьбу Хаяси намного раньше их. Когда Уми и Ямада вошли в комнату, где лежало тело матери, старик уже сидел подле покойной и вполголоса напевал молитву.

Отец был там же, у изголовья своей супруги. Стоило Уми бросить взгляд на его посеревшее от бессонницы и горя лицо, как сердце сжалось – и она поспешила отвести глаза. Непривычно и тяжело оказалось видеть главу клана Аосаки таким надломленным и постаревшим.

Но остатки жалости вскоре поглотило пламя гнева, так и не нашедшего себе выхода. Если бы не малодушие, которое проявили отец и дядюшка Окумура, желая сохранить своё положение, всё могло бы сложиться по-другому. Мать наверняка осталась бы в живых, а Дзёя не стал бы тем холодным и хитрым человеком, каким в угоду себе вылепила его ведьма Тё.

Сколько судеб оказалось разрушено, сколько горестей и тягот довелось вынести каждому, кто, по своей воле или нет, оказался втянут в эту историю.

Уми пришлось сделать над собой усилие, чтобы успокоиться. Подобным мыслям было не место у ложа смерти. К тому же, как вкрадчиво напомнил ей внутренний голос, однажды она уже совершила ошибку, возненавидев одного из своих родителей.

Теперь они с отцом остались одни друг у друга. Так стоило ли снова добровольно соваться в капкан бессильной ненависти и злобы, откуда нет выхода?

Возможно, однажды Уми сумеет понять мотивы поведения отца и простить его за всё, на что он обрёк их с матерью. Быть может, этот день ближе, чем Уми могла себе вообразить – но только не сегодня, когда слишком свежи были предательски нанесённые сердцу раны…

Покойницу обмыли, нанесли на лицо лёгкий макияж, скрыв мертвенную серость кожи, и облачили в белые одежды. От одного взгляда на них Уми охватила дрожь: именно в этом одеянии мать явилась к ней во сне сегодняшней ночью.

Могло ли это оказаться простым совпадением, или же мать каким-то образом ощутила свою скорую кончину? Она обладала колдовским даром, всякое могло статься. Если верить рассказам каннуси Дзиэна и Ямады, колдуны отличались куда большей чувствительностью к окружающему миру, чем простые люди, которым не дано услышать песнь ки и увидеть её прекрасного – и такого синего – биения.