Огонь и сталь (СИ)

…Холод.Он все сильнее и сильнее смыкает свои объятия. Вой ветра сливается в унисон с протяжной волчьей песней, полной боли и отчаяния. Клыкастый месяц злобно скалится с муарово-черных небес сквозь пелену облаков и вьюги, надменно глядя на одинокую фигуру, бредущую от Виндхельма. Ноги вязли в снегу, метель беспощадно хлестал призрачными руками по лицу несчастного, била и била до тех пор, пока босмерка, обессиленная, не упала в мягкую пушистую перину сугроба. Дико хохоча, вьюга ткала снежный саван, чтобы облачить в него свою жертву, превратить в лед горячую кровь, заставить кожу посинеть, сковать трепетное сердце морозными тисками. Тинтур, застонав, встала на колени, но руки не слушаются, а ноги не желают продолжать путь, и девушка вновь падает лицом в снег. Голова пылает болью, каждый вздох обжигает легкие, словно льет на грудь расплавленную сталь. Слезы стынут на щеках, смешиваясь с кровью. За что?.. зачем?.. почему с ней так поступили? Она же не шпион Талмора, Белое Крыло бард, всего лишь бард… она просто хотела петь… Тинтур перевернулась на спину, устремив невидящий взор на лукаво подмигивающие звезды. Их холодное сияние кажется до ужаса циничным сейчас, когда холод медленно растекается по всему телу, впиваясь в тело босмерки миллионами ледяных иголочек, ног и кистей рук уже не чувствуешь, а слезы твердеют хрустальным забралом на лице эльфийки…

… хруст снежинок под чьими-то тяжелыми шагами, мягкий золотистый свет падает на Тинтур, нежно касаясь теплом замерзших черт. Девушка прерывисто вздохнула и невольно приподнялась навстречу огню. Буря негодующе взвыла, обрушив на Белое Крыло очередной порыв ветра.

— Живая! — пораженно выдохнул хриплый мужской голос, — бедное дитя…

— Жизнь в ней еле теплится, Кодлак, — женский голос, спокойный и немного надменный, звучит не нежнее воплей метели, — милосерднее будет убить ее. Этот огонь уже не разгорится в ней вновь.

Мужчина горестно вздохнул и поднялся на ноги, собираясь уходить и унести с собой факел, дарящий столь пьянящее, столь желанное тепло. Темно-янтарные глаза Тинтур наполнились слезами, горячими, растопившими ледяную маску на лице босмерки. Она не хочет умирать! Не так! Не здесь! Собрав последние силы, Белое Крыло вцепилась в край плаща незнакомца и дернула на себя. Мужчина охнул и покачнулся, пламя факела, и без того испуганно дрожащее, вскинулось и опало, практически погаснув.

— Не разгорится, говоришь, — еще один мужчина… голос скрипучий, грубоватый, но Тинтур слышит в нем толику интереса, — я так не думаю, Эйла.

— Нельзя оставлять девочку здесь, — руки в меховых перчатках осторожно разжимают окостеневшие пальцы босмерки, — не бойся, дитя… не страшись бури. Мы унесем тебя туда, где вьюга тебя не достанет.

— Я понесу ее, — плащ пахнет костром и кровью, но тепла от него эльфийка уже не чувствует. Кто-то поднял ее на руки легко, будто пушинку. Тинтур утомленно прикрыла глаза, как ее бесцеремонно встряхнули, — не смей засыпать, девочка. Слышишь?! Не смей!

— Может, дать ей меда? Согреется хотя бы внутри.

— Позже, — незнакомец крепче прижал эльфийку к себе, — сначала найдем ночлег, пока сука-метель нас совсем не ослепила!..

***

Сталь боевого топора с невероятной легкостью отсекла кисть наемника. Охотник за головами пронзительно завизжал и рухнул на пол, прижимая разбрызгивающий кровь обрубок к груди. Ручищи второго громилы сомкнулись поперек груди эльфийки и сжали так, что ребра затрещали. Тинтур задохнулась, выронила топорик, который с глухим стуком вонзился в дощатый пол трактира. Босмерка почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, и резко вскинула голову. Поцелуй ее затылка и носа наемника сопроводился тихим хрустом, стальные тиски его объятий разжались, и Белое Крыло схватила топор, встретив третьего наемника ударом обуха по голове.