Огонь и сталь (СИ)

— Конечно, конечно… кому нужна старая Мелка… одна, совсем одна ворожея, — со стороны ее бормотания выглядели поистине жутко. Сильнее сгорбившись, она поковыляла прочь, выставив острые локти и переваливаясь на ходу. Тинтур не окликнула ее, не сказала, что обязательно ее навестит позже, неспешно побрела обратно к городу. Если Соратники рискнули напасть на ковен, значит, Кодлак все же решился… интересно, что об этом Скьор думает? А Эйла? Вряд ли бы они одобрили убийство поклонниц Хирсина… сама Белое Крыло не могла понять, что… что она чувствует. Весть о гибели ворожей мало ее беспокоила, но мысль о том, что Круг решил отказаться от дара зверя, жгла эльфку как горящая головня. Сама босмерка ни за что бы не отвергла благословение Короля Охоты. Это стало ее спасением. Она не могла… не может разбрасываться этой благодатью. Среди нордов можно выжить лишь будучи зверем.

Когда Тинтур вернулась в Маркарт, солнце выглянуло из-за горизонта. Девушка с трудом подавила зевок. Спать не хотелось, бурлящая в ее жилах кровь волка не позволяла ей насладиться сном. Хотелось просто отдохнуть, полежать с закрытыми глазами, но разве понежишься на этих каменных койках?! Счастливый девичий визг резанул по слуху эльфки, заставив ее зажмуриться. Истеричка-Довакин повисла на шее своего еще бледного мужа, плохо держащегося на ногах, но улыбающегося, а Ингвар рассеянно топтался рядом с ящеркой на руках, и на всю их колоритную компанию оборачивались редкие прохожие. Белое Крыло устало улыбнулась. Теплое умиротворение обволакивало ее мягко, невесомо. Как странно… так спокойно она себя никогда не чувствовала… после той самой ночи в Виндхельме, когда пьяные норды всласть поиздевались над ней.

========== DeiNMaaR (Хранитель) ==========

Книги одна за другой падали на пол, трепеща страницами и теряя обложки. Ровные стопки рассыпались под руками Цицерона, бледного даже под слоем пудры, едва не плачущего от досады. Дневники! Его дорогие дневнички! Воспоминания, событие, былое… пропало, все совсем пропало! Шут горестно всхлипнул от жалости к себе. Не уберег Дурак Червей свои сокровища! Кто-то читает его дневники, обнаженную душу, все его чувства… чувства… Слышащая!.. усевшись на пол среди разбросанных фолиантов, Цицерон тихо захныкал. Мужчины не плачут, но Дурак Червей может немножечко постенать. Мать Ночи смотрела на него из своего каменного саркофага, истлевшее лицо тронула жалость, сочувствие к ее дитяти, страдающему и терзаемому болью.

— Цицерон! Во имя Ситиса, что ты тут устроил?! — Бабетта всплеснула руками. Как же спокойно было в Убежище без него. И чего ради Слышащая прогнала его? Неужели наконец устала от его шуточек? Не-дитя подошла к печальному шуту, аккуратно перешагивая через разбросанные книги. — Ты что-то потерял? Играешь со своими вещами в прятки? Может, тогда поиграешь со мной? — добавила она тоненьким голоском, хлопая ресницами и робко улыбаясь. Имперец метнул на нее тяжелый взгляд.

— Чего надо старой девочке, детской старушке? Она хочет кровушки Цицерона? Не–ет, не-е–ет… кровь Цицерона не для нее, нет…

— Для Слышащей себя бережешь? — вампирша сморщила носик и тряхнула темными кудряшками. — Не будет она ужинать тобой. Вдруг заразится от тебя безумием… а зачем нам нужна ненормальная Слышащая?.. ой, «Похотливая аргонианская дева»! Да еще и открылась на… Цицерон, а что… ох–ох–ох… — Бабетта покраснела, прижав ладошки к пунцовеющим щекам, — а про какую печку здесь говорится? А что за батон? Расскажи мне, Хранитель…

— Убирайся, маленькое чудовище! — рявкнул скоморох, вскакивая на ноги. Глаза Хранителя горели золотистым безумным огнем. — Убирайся–убирайся, уходи! Оставь несчастного, одинокого Цицерона одного! Одного… все, все оставили Дурака Червей… даже Слышащая…

Не-дитя устало закатила глаза. Снова и снова, и дня не прошло с возвращения Цицерона, чтобы шут не рассказывал всякому, кто готов был слушать или просто не успел убежать о Слышащей. Девочка попятилась было прочь, но пальцы имперца вцепились в край ее юбки.

— Слышащая не любит Цицерона… совсем, совсем не любит его, ни капельки… не класть Дураку Червей свой батон в ее печку…

Бабетта поперхнулась и с удвоенной силой принялась остервенело дергать подол, пытаясь вырвать его из рук Цицерона, который тянул ткань на себя и отпускать жертву не желал.

— И дневники пропали… дневники Цицерона украдены! — патетично взвыл имперец. — Кто–то читает их! Читает! Или топит ими очаг! — пальцы скомороха резко разжались, и девочка, не удержавшись на ногах, плюхнулась на пол, больно приложившись копчиком. Лицо Хранителя, искаженное гневом, было обращено на одного из посвященных, который разводил огонь в камине. Рыча, мужчина схватил эбонитовый кинжал и с ревом бросился вниз. Бабетта, встала, страдальчески морщась и потирая ушибленное место.

— Верни дневники Цицерона, нечестивец! Отдай–отдай–отдай, иначе Цицерон тебя будет резать–резать–резать!

***