Читаем Огонёк в чужом окне полностью

И снял с коляски чемоданы, бабушка приподняла один и:< них и тут же, покачав головой, опустила.

— - Камней, что ли, натолкали туда?

> - Это мое,— сказала Клавочка.

-- Ну да, не тебе таскать, так чего ж? —Я не по

пил, упрекает она внучку или одобряет.— Празднуй, пони молодая... Пойдемте, покажу, где спать будете.

Оми пошла в дом, оставив шлепанцы у порога. Кла-мочки поискала глазами, во что бы переобуться,— ниче-

го не попалось, пошаркала босоножками о половик, брошенный у порога, сказала сердито: «Что, мне потом с грязными ступнями в новые босоножки лезть?»—и вошла обутая.

Я с удовольствием снял туфли, пусть хоть здесь ноги отдохнут от обувных тисков.

В прихожей широкая плита, застланная газетой, на ней ведро под фанеркой, на фанерке эмалированная кружка. На узком топчане подушка с вмятиной от головы: видно, бабушка перед тем, как идти на вокзал, отдыхала. У окна — швейная машинка с накинутой на нее вышитой салфеткой. Никаких следов подготовки к отъезду, а ведь дом уже продан, новая хозяйка согласилась подождать из-за нас, бабушка ее попросила. Да и старушке трудно отрываться от всего этого: здесь родился ее муж, ее сын — Клавочкин отец. И Клавочка.

Половину квадратной, свежепобеленной комнаты — здесь все еще попахивает известью —занимала широкая кровать с горой подушек по углам, с куклой в черной копешке волос на голове.

— Клаша, вспоминаешь? Ты с этой куклой спала, ни за что не уснешь, пока не дашь тебе эту куклу. А потом ты ей голову оторвала и зыбросила. Я починила, и вот уж сколько лет она со мной...

— Господи, у меня столько этих кукол было! Надоедали быстро,

—- Потому и надоедали, что много. А у меня хоть бы одна настоящая... Из тряпочек сама шила; глаза и брови черными нитками выводила, а губы красными...

Клавочка ткнула кулаком постель.

— Мы здесь спать будем?

— Тут... А теперь идите под душ, свой у меня душ, сосед за пятерку соорудил, благодать!

Она подала Клавочке старое вафельное полотенце, а мне новое, махровое, магазинная этикетка еще не оторвана, может, для меня специально его купили.

Но помню, чтоб я когда с таким удовольствием стоил мод душем. Это была фанерная кабина с неплотно прикрытой дверцей, приткнувшаяся к стене сарая. Под ноыми лежала выскобленная добела деревянная решетки.

Пеликан сила душ! Усталость как рукой сняло. В руднику лезть не хотелось, и я вышел в одних трусах, ос глил ии на горячем бетоне следы босых ног. Напился прямо у колонки, подставив под кран ладонь. Водица — нектлр! Хорошо! Смахнул с подбородка капли и усел-i и к столу под акацией.

- Плшпштс, бабушка, что я так... Раздетый.

* А ничего! Тут свои, а с улицы не видно, отдыхай.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее