Ограниченная территория

— Я знаю, ты бы одобрила результат. Хотя и не одобрила бы методы, благодаря которым я смог провести полноценное клиническое исследование. В этом у нас с тобой остались… непримиримые разногласия.

Музыка, подобная звучанию божественной лиры, продолжала литься ручьём из старого винилового проигрывателя в углу помещения. Я всё так же молча стояла, глядя на пробирку, полностью во власти Химика.

— Ещё со смерти Паршутина, — сзади раздалось шуршание. — Помнишь, как сильно заинтересовал тот случай? Ты ведь полгода не находила покоя, пытаясь докопаться до правды. И всё же, когда пришло время, ты оказалась не готова её принять…

Хруст прямо над моим ухом — такой, будто что-то укусили и принялись жевать. Моих ноздрей достиг неожиданно приятный запах знакомой сладости.

— Лишние сотрудники — они всегда путаются под ногами. Так было и здесь. Однако в конечном итоге они оказывались мне полезными: они становились моим материалом.

Филин вновь раскрыл мне рот и вложил туда нечто продолговатое на палочке. Затем сжал мои челюсти. Секундный хруст, давление зубов на твёрдый предмет — и сразу за ним выраженный вкус шоколада.

— Ну и конечно, экспериментирование с побочными эффектами препарата. Люблю извлекать из них пользу, — промурлыкал он, насилуя мои челюсти так, чтобы я жевала, при этом не забывая говорить в самоеухо. — Смешение серотонина с дофамином в нужной пропорции, несколько свойств моей уникальной крови — и в результате имеем мощнейший галлюциноген. Его ты и наблюдаешь сейчас во второй пробирке.

Моргнув, я уставилась на бесцветную жидкость внутри стеклянной ёмкости.

— Пока не решил, что с ним делать, — запах шоколада залеплял мне теперь рот и нос. — Знаю одно: у некоторых людей он вызывает летальный исход. После серии истинных галлюцинаций сердце вдруг сбивает свой ритм, замедляет и, в конце концов, останавливает совсем. Особенности нарушений обмена серотонина, ещё и вследствие его передозировки… Иногда я задумывался над тем, какие видения испытывают перед смертью подопытные, что приняли это интересное химическое вещество. Страшные? Грустные? А может, наоборот, радостные?

Мне вспомнился вдруг ужастик «Звонок», на который я, Тим и Антон ходили в молодости в кино, а потом пересматривали ещё пару-тройку раз: там главная антагонистка, девочка-призрак из колодца, обладала способностью выжигать изображения в мозге других людей, а в непосредственный момент убийства доводила «видеорядом» буквально до смерти.

— А ещё интереснее, — пальцы, похожие на больших пауков, заползли в мои ненастоящие волосы и принялись перебирать их, тянуть, раздвигать, касаясь кожи на шее, — какие образы увидишь ты, Катя.

«Что?!»

От ужаса моё дыхание участилось. Запертое в послушном кукольном теле сердце снова забилось, как сумасшедшее. Организм всеми способами пытался кричать о том, что живой, бился под водой до крови в корку холодного льда подавленной воли.

— Да… Я не могу больше рисковать собой, Кать. Ты пыталась убить меня — человека, которого менее всего предпочтительно терять современному миру.

От прикладывания его губ к моей мелко дрожащей спине по телу прошла неприятная волна.

— Дальше я смогу обойтись без тебя. Запасов твоего молока хватит на месяц-другой, а после… что ж, придётся перевести на искусственное питание. Для большего пожертвую малым… Даже с такими небольшими погрешностями эксперимент состоится, и твоя дочь поможет мне осуществить мировой научный прорыв. А начать с ней работу я смогу уже на днях — она окрепла настолько, что сейчас её состояние тождественно равно наблюдаемому у самой здоровой категории новорожденных, причём доношенных. Так что первые испытания она должна выдержать.

Сердце, недавно ещё колотящееся и заявляющее о себе, застыло. Из моих расширенных глаз молча выкатились слёзы и упали на неподвижные щёки.

— Ты не Илона, — с сожалением и убежденным напором — таким, будто уговаривал сам себя — произнёс Химик, тщательно промакивая мне лицо взятой со стола салфеткой. — Но ты навсегда останешься с ней. Я думаю, она на меня не обидится. Она поймёт… Ведь ты тоже много для меня значила, Катя.

Повернув мою голову к себе, он поцеловал меня — мягко, не размыкая рта. Просто прильнул своими губами к моим и стоял так, смакуя понятное только ему удовольствие. А я, не способная даже отвести взгляд, была вынуждена разглядывать его опущенные веки со складками, которые перемежались веточками сине-зелёных вен. Мне было гадко, мерзко и неприятно. Подобно поцелую дементору из Гарри Поттера, этот также вдыхал в меня нечто грязное, попутно пытаясь высосать душу. Если бы губы мои были разомкнуты, вероятно бы, так и вышло.

— Я сделаю это через сутки, двадцать восьмого марта, — отстранившись, мягко сказал Химик. — В день, когда мне исполнится сорок один.

Грянули начальные такты Пятой симфонии.

— «Сама судьба стучит в дверь» — так отзывался о данном произведении сам его автор, Людвиг ван Бетховен, — со значимостью прокомментировал Химик.

Снова прижавшись к моей голове, он с пробирающей до костей нежностью прошептал:

— Ты станешь отличным подарком на мой день рождения.