Ограниченная территория

Стоны. Крики. Мужские и женские. Они преследовали меня, пробираясь из тёмных проёмов открытых дверей палат. Минуя одну секцию за другой, я замечала их зияющие страшные рты и каждый раз отворачивалась, испытывая неловкий стыд. Находящиеся там люди были напуганы и замучены так же, как я, нуждались в помощи и утешении. И всё же я продолжала нестись вперёд, ни на секунду не останавливалась ради кого-то из них: задержаться означало — попасть в ловушку.

Мысленно я просила прощения у обладателей этих несчастных стонов; у фигур, которые начали уже появляться в чёрных провалах стен. У тех, чьи двери в палату я замечала закрытыми, по неведомой причине они, как дверь в левом коридоре, так и не распахнулись. За то, что мне некогда было думать о них. За то, что не обращала на них внимания.

Если я найду выход, то все спасёмся, только потерпите…

Человеческий и механический вой, бьющиеся в конвульсиях синие огни, пронизывающие темноту, силуэты на периферии зрения, собственная мольба, шаги и дыхание — всё слилось в единый ревущий, беснующийся торнадо, и сильнее него выделялись лишь мысли о дочке.

«Что, если та самая дверь тоже будет заперта? Куда я тогда побегу?»

Чем ближе я подбиралась к последней секции с панелью управления, тем сильнее я волновалась, опасаясь, что путь мой может вот-вот оказаться напрасным.

Сейчас… Вот, за поворот…

Сердце готово было разорвать грудную клетку в клочья и выпасть наружу.

Я резко остановилась. После зыбучих песков раскалённой пустыни я вдруг очутилась в оазисе.

Находясь в самом начале последней секции, я тяжело дышала, упираясь ладонями в колени и неотрывно смотрела на единственный источник света в чёрно-синей космической пустоте. Источник, который находился за прозрачной ширмой открытой двери в центре расположенной слева от меня стены. Место, которое два месяца не давало мне покоя, пугало и одновременно притягивало, теперь стояло открытым для доступа.

И тут в коридоре вспыхнул обычный свет. От неожиданности вздрогнув, я вскинула руку, задев при этом сосок. Я запоздало обрадовалась тому, что моя грудь сейчас не представляет собой тяжеленные бидоны: отойдя от кататонии незадолго до отбоя, я сцедила всё, что накопилось за проведённый в качестве восковой куклы день, в доставленную вечером двухлитровую пластмассовую тару.

До моих ушей внезапно дошёл безошибочно узнаваемый звук. Заглушающий собой вой и отдаленные вопли, он сулил бо́льшие, причём немедленные, неприятности.

Шипение газа.

Быстро вдохнув, я задержала дыхание и поспешила к открытой двери. Шаги отдавались в моей голове гулким эхом, а в сознании стучала мольба: только бы действие газа не распространялось на место за дверью…

Безусловно, там могло скрываться нечто похуже. Вот только быть погружённой в сон мне сейчас совершенно не хотелось.

За ширмой оказалась полностью стеклянная дверь — к счастью, не запертая. Быстро вбежав внутрь, я затворила её за собой и развернулась, окидывая взглядом помещение, в которое, наконец, проникла.

Вопреки ожиданиям, здесь не начинался ещё один коридор, и не предвиделось даже намёка на выход из лаборатории — по крайней мере, явного. В небольшом помещении пахло воском и почему-то клубникой, а источником мягкого рассеянного света служили светильники. Большие, переливающиеся сферы на чёрных подставках — они располагались всюду, но будто стягивали свой свет в центр комнаты, к столу, на котором в бронзовой раме стоял фотопортрет женщины с длинными чёрными волосами и чёлкой. Слева от рамы возвышалась ваза с крупными белыми лилиями; подойдя ближе, я почувствовала их приторно-въедливый аромат. Заметила я и свечи в стаканах с золочеными подставками по обе стороны от портрета. Воск в них был розовым, а торчащие фитильки — чёрными, горевшими минимум один раз.

— Илона, — прошептала я, узнав на фотографии погибшую женщину-учёную. Блики от светильников играли на её мёртвой коже лица, на губах, навсегда застывших в улыбке. Было в этом что-то печально-жуткое.