Огранка. Первая книга декалогии «Гравитация жизни»

В центре сада, напротив дома, росла разлапистая груша-дичка, посаженная прадедом в год рождения моей мамы. И хотя деревья этой породы живут до двухсот лет, в свои тридцать она уже выглядела настоящим исполином. Ее грубая кора была изрезана глубокими морщинами, напоминавшими рисунок на коже крокодила, а нижние ветки располагались настолько высоко, что даже стоя на лестнице, до них невозможно было дотянуться. Каждую весну груша словно покрывалась белой фатой, а летом устилала землю толстым слоем некрупных, но очень ароматных плодов. Их собирали в мешки, раздавали соседям, скармливали скоту, сушили, консервировали, варили варенье, и все равно груш было столько, что большая часть их оставалась лежать под деревом, привлекая пчел и ос со всей округи, а затем сгнивала.

Сразу за грушей начинался малинник, где я часто находила убежище, прячась от взрослых, особенно когда надо было идти в огород или когда горькие слезы обиды заливали лицо. Руки и ноги мои были вечно покрыты глубокими царапинами от противных колючек на гибких стеблях, но это никогда меня не останавливало, и по утрам, проснувшись, я первым делом бежала в малинник и паслась в нем, словно медведь, пока не начинало распирать живот от обжорства. Нередко, отправляя в рот очередную горсть темно-красных и оранжевых ягод, я не замечала притаившегося в них серого жука, который тут же выдавал порцию отвратительного вонючего запаха, заставляя меня с криком выплевывать полупережеванную сочную смесь.

Вечером в малинник приходили большие коричневые бородавчатые жабы, которые, как и я, наверное, тоже любили малину, или если не сами ягоды, то уж точно мошек, черными роями облеплявших плоды на земле. Жабы квартировали в глубокой земляной яме, выкопанной между малинником и погребом и предназначенной для хранения сахарной свеклы. Как только садилось солнце и вечерняя прохлада начинала медленно стелиться по земле, они, одна за другой, выползали из многочисленных ходов, прорытых между деревянной крышкой и ямой, и словно по команде направлялись в малинник, неуклюже переставляя свои короткие лапы. Иногда на ужин к жабам заглядывал ежик, проживавший под кучей хвороста в заброшенном саду через дорогу. Не думаю, что жабы ему были сильно рады, зато я под его прикрытием могла без опаски подходить к малиннику.

Во дворе, возле летней кухни, по тонким, изогнутым дугой прутьям полз, цепляясь тонкими усиками, виноград, создавая ажурную беседку. В полдень, когда солнце стояло в зените и воздух звенел от жары, находиться на раскаленной черной земле в огороде становилось невозможно, работы временно приостанавливались, и вся семья укрывалась в тени крупных виноградных листьев. Спелые гроздья свисали прямо над головой, и сквозь розовую кожуру сочных виноградинок виднелись крупные косточки. Бабушка Галя доставала из погреба насыщенный темно-вишневый компот, который прямо тянулся от сладости, тато вычищал дыню и разрезал полосатый арбуз, мама ставила миску с салатом из помидоров, раскладывала по тарелкам отварную рассыпчатую картошку и запеченную домашнюю колбасу. На Украине такого буржуазного явления, как сиеста, официально не существовало, и отдых во время полуденного зноя крестьянам не полагался, однако во многих семьях традиционно отводилась пара часов для восстановления сил, чтобы потом снова работать до заката.

Типовой проект послевоенных домов в украинских селах не подразумевал каких-либо архитектурных изысков, поэтому, заходя с улицы, сперва попадали на веранду, затем в темные сени, из которых вели три двери: одна – в кухню, другая – в проходную прихожую, в которую также выходили внутренние двери спален и гостиной, а третья – в неотапливаемую камору, где хранились запасы зерна, муки, сахара, различных круп, домашнего консервирования и других продуктов.

Дверь в камору интересовала меня особенно – именно там обычно ставили большой металлический таз со свежевыпеченными пирожками с яблоками, вишней или сливой, укрытый белым льняным рушником. Я доставала пирожок, откусывала с двух сторон сладкие кончики с просочившимся запеченным соком, аккуратно пальцем выковыривала всю начинку, после чего сдавливала липкие края и отправляла пирожок обратно в таз, тут же вынимая следующий. Когда бабушка обнаруживала мои проделки, от пирожков оставались одни пустышки, и после нескольких подобных выходок таз начали убирать высоко на полку. Меня, конечно, это не остановило, хотя прыти поубавило. Теперь предстояло перевернуть и поставить друг на друга два чугунных горшка для печи, встав на которые, я уже дотягивалась до деревянного ящика – бодни, где хранили соленое сало, затем взобраться на него, после чего перелезть на закрытую часть крышки амбара с пшеницей и уже оттуда дотянуться до заветного таза.