Огранка. Первая книга декалогии «Гравитация жизни»

Смена «дислокации» пирожков неожиданно открыла для меня доступ к зеленому металлическому бидону с яблочным повидлом, мешочкам с сухими целебными травами, висящими вдоль стены на крючках, и даже к белым тарелкам с синими цветами, стоящим на полке. Тарелки эти бабушка доставала только по праздникам, когда варила много холодца или киселя, и, конечно же, они меня давно манили. Однажды, стоя на цыпочках на краю амбара, я одной рукой цеплялась за полку, а второй медленно подтягивала к себе горку посуды. В этот момент дверь в сенях открылась, кто-то сделал один шаг, второй, потом третий, подошел к двери каморы и нажал на клямку. Мое сердце екнуло, рука дернулась, и, не удержавшись, я полетела в амбар на пшеницу, а тарелки – на пол. Забившись в темный угол под крышкой, я вжалась в зерно и затаилась. Судя по возгласу, это была бабушка. Охая и ахая, она собрала осколки, подмела пол и направилась было к выходу, когда услышала в амбаре шуршание – острые кончики остей пшеницы пролезли сквозь колготки и укололи кожу, заставив меня пошевелиться. Предположив, что это мышь, бабушка взяла металлический совок, медленно отодвинула крышку и уже замахнулась, но в последнее мгновение в темноте увидела меня. Не знаю, из-за чего она потом больше ругалась – то ли из-за посуды, то ли из-за того, что могла меня прибить совком, – но в камору меня долго не тянуло.

В каждой комнате на стенах висели фотографии членов семьи в деревянных рамах за стеклом, обрамленные вышитыми рушниками с ажурным кружевом. На одной из них были мои прабабушка Мария и прадедушка Юрий Якименко, которых я хорошо знала. Свое здоровье прадед потерял в концентрационных лагерях: вначале в немецком, а потом в советском. Солдатом Красной армии на Юго-Западном фронте во время Киевской оборонительной операции в сентябре 1941 года он оказался в гигантском котле и был взят немцами в плен. В Уманском лагере для военнопленных, называвшемся Уманской ямой и расположенном в старом глиняном карьере, обнесенном сверху по периметру колючей проволокой и вышками с пулеметами. Прямо на земле, под открытым небом, практически без воды и еды содержались десятки тысяч советских солдат. Живые едва отличались от лежавших повсюду мертвых. Прабабушка Мария и бабушка Галя, предоставив ходатайство от старосты села и выплатив установленную фашистами таксу – корову, выкупили полуживого прадедушку и привезли домой. После войны он восемь лет провел в советских лагерях для бывших военнопленных, сперва на Дальнем Востоке, затем оказался в Маньчжурии в лагере под Харбином. О тех временах он никогда не вспоминал, часто молча стоял, держась за забор коровника, постоянно курил, сильно кашлял и таким взглядом иногда обдавал, что у меня от страха кожа покрывалась пупырышками. Лишь однажды он сухо, с горечью рассказал тато, что расчеты ста двадцати артиллерийских орудий, способных разметать врага и дать возможность вырваться из котла на подступах к Киеву, так и не дождались команды открыть огонь от плененного к тому времени командования армией, и без единого выстрела техника и люди были захвачены немцами.

Прабабушка Мария не умела читать и писать, но обладала феноменальной памятью, знала наизусть несколько сотен песен, была певуньей и очень интересным рассказчиком. Она пережила и ясно помнила события революционного периода, Гражданскую и Великую Отечественную войны, три голодомора. Бывало, сидит у двери возле дома, греет на солнце вскрывшиеся на ногах раны, а я начинаю к ней приставать, чтобы спела или рассказала про войну. Соглашалась, конечно, она не всегда, но когда начинала, то часа три обо мне мог никто не беспокоиться – от бабули я точно никуда отойти не могла. Чаще всего я просила рассказать о войне, особенно историю про гроб. Во время оккупации фашисты шли по селу и изымали у населения весь скот, зерно и продукты, а тех, кто прятал или сопротивлялся, расстреливали. Бабуля поставила свежесрубленный гроб на самом видном месте – в центре комнаты, – засыпала в него зерно и закрыла крышкой. Когда лай собак послышался уже близко и фашистская телега с награбленным подъезжала к нашему двору, она зажгла свечу, надела черную траурную косынку, поставила возле гроба своих маленьких детей и велела им плакать. Фашисты вынесли все, что нашли в погребе и в доме, а гроб открывать не стали, естественно, решив, что там лежит покойник.