Океан Разбитых Надежд

– Что ты там вякнула? – продолжает насмехаться Билли.

Девочки – Зои и Луиза – уже зовут нянечек и медсестёр. Оглядываюсь и вижу, как персонал спускается по крыльцу.

– Я сказала, что твою поганую задницу спасёт только чудо.

– Ты выглядишь ужасно, – бросает Акерс.

Я вновь подхожу к нему и оставляю вторую пощёчину.

– А ты думаешь, что ради тебя я должна наряжаться?

Акерс трёт щёку ладонью, и его лицо становится всё злее. Другая его щека рассечена, как когда-то была рассечена моя.

Слышу, как позади шуршат фартуки нянечек, как трещат медикаменты в аптечках, как ребята активно обсуждают произошедшую потасовку.

– Хорошо, что ты послушала Люка, передумав ехать в Нью-Йорк.

Я не верю своим ушам.

– Что ты сказал?

Не могу поверить в то, что Люк теперь знает о Нью-Йорке. Не имею ни малейшего представления о его реакции: наверное, он разозлился на меня, быть может, эта новость вообще показалась ему абсурдной. Я гадаю и гадаю, пока Акерс вымещает на мне всю свою злобу:

– Что слышала.

Ребята уже за моей спиной.

– Пошёл ты! – я даю парню третью пощёчину, после чего разворачиваюсь и с высоко поднятой головой направляюсь к выходу за территорию детского дома.

В автобусе на меня все озаряются, и я чувствую себя слишком некомфортно. Я поправляю свой грязный сарафан за подол раз за разом, но от этого мой вид не становится приятнее. Моё лицо испачкано грязью, которая смешалась со слезами и потом, губы искусаны, а каштановые волосы растрепанны. Автобус делает долгожданную остановку рядом с нужной больницей. Мои заплывшие от слёз глаза теряются в окнах кирпичного сооружения, пытаясь отыскать в них Люка, а ноги сами ведут меня внутрь сквозь толпы стариков и прыгающих повсюду детишек.

Фосс Парк – местная лечебница в Хантингтоне – была отреставрирована совсем недавно. Множество корпусов переплетаются между собой длинными коридорами. Все рамы и дверные проёмы были заменены на новые. Палаты шикарно обустроены, а современное оборудование было заказано в Лондоне. Я выдыхаю, в который раз убеждаясь, что Люку здесь ничего не угрожает. Я прохожу мимо двух мужчин к стойке регистрации – вокруг бешено мотаются люди в белом, колёсики носилок дребезжат, перекатываясь с одной плитки на другую, в регистратуре звенят новейшие телефоны, а голова моя кружится от запаха лекарств.

– Извините, – я обращаюсь к одной из девушек за стойкой. – Не подскажите, где палата Лукаса Грина?

Высокая работница так тяжело посмотрела на меня сверху вниз, что я уже было хотела отойти к её соседке, как она произнесла:

– Кем вы приходитесь Лукасу?

Я чуть отталкиваюсь от стойки и делаю шаг назад.

– Я его девушка, – ком в горле мешает говорить.

Работница смотрит на меня жалеющим взглядом. Должно быть, я больше похожу на Шрека. Я нервно приглаживаю волосы и переминаюсь с ноги на ногу. Слышу, как вздыхает работница, а затем начинает что-то быстро искать в небольшом ноутбуке.

– Он сейчас в тяжёлом состоянии, – медленно произносит девушка, и я сразу догадываюсь, к чему она клонит.

– Мне правда нужно увидеть его, – я вплотную подхожу а стойке и крепко сжимаю её края.

– Мне жаль, мисс, – кажется, ей всё равно, но я не сдаюсь.

– Моя бабушка сейчас там.

Я готова назвать ей тысячу причин, по которым мне сейчас нужно оказаться рядом с Люком. Работница с недоверием косится на меня, и я отвожу глаза.

– Вас пригласят медсёстры, – предупреждает она меня, и я будто бы снова научилась дышать. – Но это произойдёт не меньше, чем через несколько часов.

Даже если мне скажут ждать до полдня, до заката, до следующего утра, я обязательно дождусь. Мне так важно быть сейчас рядом с Люком, так важно попросить прощения и быть прощёной. Пока тяжёлое чувство вины лежит на моих плечах, я не могу жить спокойно.

Вскоре работница называет мне палату и предлагает взять бахилы. Я поступаю, как она просит, а после бегу вверх по лестнице на второй этаж. Сгорбившись, бабушка сидит на железном стуле подле палаты. Увидев меня, она поднимается на ноги, и я замечаю её полные слёз глаза. Помедлив, я подбегаю к ней и кидаюсь в объятия. Вдыхая аромат её любимых духов, утешая содрогающееся тело, я сама поддаюсь эмоциям, которые накопились внутри, и начинаю громко реветь.

– Прости, Кэтрин. Мне так жаль, так жаль, – горько всхлипывает бабушка на моём плече.

Я не свожу мокрых глаз с двери палаты, на которой висит голубая табличка с номером. Щурюсь, будто бы пытаясь разглядеть Люка в узкой замочной скважине или сквозь витражное стекло.

Я рассказала бабушке всё, и теперь ещё больше сожалею, что не сделала этого раньше. Люк не заслуживал ужасного отношения к себе – когда мы начали общаться, от него отвернулись почти все ребята из детского дома. Его оскорбляли и били, его унижали и бросали в одиночестве. Всё из-за моего страха. Страха не быть услышанной, страха всё потерять.

Но, потеряв прошлое, я обретаю будущее. Страха больше нет, есть только любовь, безграничная любовь, от которой учащается сердцебиение, которая сносит голову.

– И ты действительно любишь его?