Океан вне закона. Работорговля, пиратство и контрабанда в нейтральных водах

На палубе сгрудились три десятка измученных камбоджийцев. Некоторые из них, похоже, старались не смотреть в глаза проверяющим. У каждого инспектора была при себе инструкция, по которой он проводил опрос. Контракт? Проверить. Выплата жалованья за последнее время? Проверить. Судовая роль? Проверить. Размеры ячеек сетей? Проверить. Я как бы между делом спросил капитана, не опасается ли он, что кто-нибудь из его команды заявит, что недоволен обстановкой на судне и хочет отправиться домой. «Ничего они не скажут, – ответил он. – А все бумаги у меня в порядке». Из его несколько опрометчивого заявления мне стало ясно, почему подобные осмотры практически никогда не достигали своей цели.

Одно из различий между формальным выполнением инструкций и настоящей проверкой состоит в том, как задавать вопросы. Например, двое матросов дают разные ответы насчет заработной платы, и те не соответствуют записи в контракте. Как поступит инспектор: станет копать дальше или будет добиваться «правильного» ответа? Если матросов спрашивают, подвергались ли они избиениям, пообещали ли им предварительно, что в случае положительного ответа пострадавших заберут с судна в безопасное место?

Инспектор министерства труда, обаятельный пожилой человек, сразу постарался убедить матросов, что стремится помочь им. Он сел с ними рядом на палубу, улыбался и подшучивал над собою. Отеческим тоном он рассказывал о том, как важно высыпаться и не выстаивать лишние часы на вахте, но эти полезные сведения не имели никакого смысла для рыбаков, потому что от них это никак не зависело. Я стоял с переводчиком в стороне и слушал.

Инспектор спрашивал матросов деликатно и вроде бы с искренней заботой, но выглядело все это весьма формально. Его наводящие вопросы предполагали в лучшем случае поверхностные, обтекаемые ответы: «У вас смены по 12 часов и 12 часов отдыха, верно?» или «Вы довольны обстановкой на судне, да?». Если у рабочего имелось официальное удостоверение личности, инспектор, судя по всему, считал, что этот человек не мог быть объектом работорговли. Но ведь такие документы указывают лишь на то, что работник зарегистрирован, но ничего не говорят о том, является ли он закабаленным должником и не был ли продан капитану работорговцем. Вопросы, которые должны оставлять как можно более широкий простор для ответа, оказывались зауженными. Инспектор спрашивал: «Вы получали травмы? А кто-нибудь еще на судне страдает от травмы?» А ведь куда больше можно было бы узнать, построив вопрос примерно так: «Я знаю, что ваша работа трудна и опасна. Не помните, когда в прошлый раз кто-то из команды судна получил травму? Как это случилось?»

То, на что следовало бы обращать особое внимание, оставалось нерассмотренным. Согласно таиландскому законодательству, работодатели обязаны платить работникам ежемесячно. Запрещено задерживать выдачу заработной платы, что капитаны делают сплошь и рядом, чтобы матросы не уехали до окончания контракта. Если во время опроса рабочие упоминали о том, что их счета «пересматривались» или «обновлялись» – очевидный признак удержания из заработка, – инспектор никогда не выяснял подробности. Наблюдая за проверками судов в море, я записывал все увиденное. У меня сложилось глубокое впечатление, что власти проявили предельную открытость, но были разочарованы ходом осуществления многих начатых реформ.

В инспекционной группе не было переводчиков с кхмерского или бирманского языков, из чего следовало, что полицейские, как правило, полагались на боцмана судна – такого человека, как, например, Тан, который становился посредником в разговоре с матросами. На таиландских рыболовных судах боцман часто той же национальности, что и матросы, и владеет, помимо родного, еще и тайским языком[299]. Как правило, он приближен к командирам и надзирает за дисциплиной. Боцман определенно не тот человек, который честно переведет проверяющим ответы об избиениях, о вычетах из заработной платы, бессовестной переработке, исчезновении людей или травмах. Наоборот, во время собеседований его необходимо отделять от команды.

На беседу со всеми членами команд судов, которые мы посетили, потребовалось бы много часов. На практике инспектор мог опросить немногих. Несколько матросов были чрезмерно возбуждены. Двое выглядели очень юными, лет, пожалуй, на 14–15. Трое казались измотанными или одурманенными – они с трудом могли сидеть, у них закрывались глаза. Многие, по всей видимости, не владели тайским языком и держались за спинами товарищей. Но инспектор выбирал для опроса не кого-нибудь из этих людей, а разговаривал с теми, кто сидел в первом ряду, смело смотрел в глаза и явно проявлял готовность к общению. Это, на мой взгляд, было грубой ошибкой – ведь цель проверок состояла в том, чтобы найти членов команды, пребывающих в худшем, а не в лучшем состоянии.