Океаны в трехлитровых банках

Они подключаются к исполнению Фроси. Фрося, увидев друзей, смелеет и начинает играть так же задорно, как Джерри Ли Льюис.

Рядом на столике – уже остывший чай и нетронутые конфеты. Белла скатывается на стул, глядя на дочь с гордостью, на ее глаза наворачиваются слезы.

Глава девятая

Существует еврейская традиция: если рождается мальчик – в доме появляется скрипка, если девочка – фортепиано. А есть неписаный закон целой вселенной: ежели твоя мама – пианистка, тебе никогда не стать пианисткой. Все знают примету: в новое жилье первой впускать кошку… Первой вещью, которую поставили в моей детской комнате, была не кроватка, не столик пеленальный, не даже игрушки, без которых я сейчас – не я. Первой вещью было пианино.

Моя мама окончила консерваторию. Ее дипломы, грамоты, награды, медали висят на видном месте под стеклом. Мама – гордость нашей семьи. Абсолютный слух, прекрасный голос, виртуозная игра рук, феноменальная память, преданность своей профессии, обожание дела своей жизни – это все о маме. Она еще плохо говорила, еще только ползала; ходила – разве что только под себя, но уже играла на пианино. Ее, как птицу, что осталась в единственном экземпляре и занесена в Красную книгу, демонстрировали по всему Советскому Союзу. Девочка – феномен! Девочка – вундеркинд! Это все о моей маме.

Логично предположить, что всем хотелось разрастания сих чудесных корней. Но не зря одно время генетика считалась псевдонаукой: мамины гены гениальности прошли мимо меня, так и не удостоив своим вниманием мои хромосомы.

– Фрося, это какая нота?

– Ми.

– Где расположена нота ми?

– На третьей линейке.

– А если подумать?

– На второй?

– А если не гадать?

– На пятой?

– Хаим, мимо!

Прошло сорок минут.

– Фрося, это какая нота?

– Ля.

– Где расположена нота ля?

– На четвертой линейке.

– А если подумать?

– На пятой?

– А если не гадать?

– На третьей?

– Хаим, мимо!

Вот так мы проводим с мамой время. Каждый день. Два часа утром, два часа вечером. Спасибо соседям, которые не любят слушать музыку по ночам, иначе очередные два часа моей жизни уходили бы коту под хвост.

Моя мама – женщина терпеливая. Но, как оказалось, до поры до времени. Однажды мое лицо таки проехалось по клавишам. Не без маминой помощи.

– Я бессильна. Это конец!

Было немного неприятно, но внутри меня оркестр играл очень веселую музыку. Мамино «Это конец!» означало, что пора этюдов, скрипичных ключей канула в Лету. Я ликовала и напоминала человека, который, проработав пятьдесят лет в ненавистной конторе, вышел на пенсию.

Но оказалось, у мамы были другие планы – моя пенсия перенеслась на неопределенный срок.

Мы с мамой в квартире на Крещатике, сидим на старом диванчике, напротив – пожилой мужчина в пенсне и жилетке.

– Фрося, ты любишь заниматься сольфеджио? – спрашивает он.

– Нет.

– Так… А музицировать любишь?

– Нет.

– Так… А музыку любишь?

– Нет.

– Я не могу это слушать! В кого она такая!? – Мама, чуть не плача, вступает в наш разговор. – Александр Ильич, это безнадежный вариант! Нам не нужно было приходить.

– Белла, ты несколько бледновата. Иди подыши свежим воздухом.

– Александр Ильич…

– Сейчас 15:00. В 16:00 мы тебя ждем.

Мама послушно выходит из комнаты. Мы остаемся с Александром Ильичом вдвоем.

– Фрося, тебе мама сказала, что я был ее учителем?

– Все уши прожужжала.

– Так… Время чая.

– С конфетами?

Александр Ильич смотрит на меня, после, шаркая ногами, направляется к выходу, но, проходя мимо проигрывателя, останавливается, берет пластинку, что лежит рядом, достает ее из конверта и кладет на проигрыватель. Александр Ильич оставляет меня наедине с музыкой.

Ничего прекраснее я в своей жизни еще не слышала. Тепло моего тела не уберегло меня от мурашек. Мне казалось, я сейчас взлечу, и даже потолок не сможет помешать мне это сделать. Меня разрывало, и одновременно я ощущала, как щели между клетками, из которых я состою, становятся все тоньше. Мне было страшно, и в то же время счастью внутри меня было настолько тесно, что оно выходило наружу. В эту минуту я не сомневалась, что весь мир чувствует то же самое. Единение с собой и единение со всем, что не я.

– Что это за музыка? – спросила я у Александра Ильича, когда тот вошел в комнату с подносом в руках, на котором стояли две чашки чая и блюдце с конфетами.

– Нина Симон.

– А я смогу… Смогу, как она?

– Если заниматься, то да.

Когда мама пришла в 16:00, мы попросили ее уйти еще на час. А чай остыл, и даже конфеты – мои любимые шоколадные – остались нетронутыми.

Глава десятая