Океаны в трехлитровых банках

В реанимацию к дедушке нас пускали по одному. Я до последнего не верила, что он жив. Лишь прижавшись к его груди и услышав из нее голос его сердца, я поняла, что меня не обманывают. Вдруг на экране, на котором еще секунду назад были зигзаги, появились прямые, а вместе с ними и звук – такой монотонный и спокойный. В палату вбежала медсестра, потом еще одна, за ними врач. Не помню, как оказалась в коридоре вместе со всеми. Бабушка Оля сидела неподвижно, ее всегда ясно-голубые глаза стали серыми, ее румяные щеки сравнялись с белыми больничными стенами. Казалось, она уже сдалась и смирилась, но, сев рядом и взяв ее за руку, я остро ощутила то внутреннее землетрясение и громкий крик, который вибрациями доносился из глубины этой слабой, но на самом деле очень сильной женщины. Из реанимации вышел доктор, бабушка посмотрела на него, и ее глаза на мгновение стали голубыми. В них была надежда. Надежда – голубого цвета. Я поняла это впервые.

– У него сильное кровотечение. Нужно переливание крови. У кого из вас первая отрицательная?

– Ни у кого. Наши дети унаследовали мою группу, – сухо, глядя в пол, промолвила бабушка Оля.

– У нас в больнице нет. Ему подойдет только эта. Думайте. Думайте! Родственники, друзья, соседи? Ну же!? – продолжал врач.

По всей больнице на первом, втором, третьем этажах, в каждом кабинете, в каждой палате, в каждом углу громовым эхом промчался крик, за которым последовало рыдание. Все, что было внутри бабушки Оли, вмиг вырвалось наружу. Если бы бабушка не сделала этого сейчас, ее сердце в следующую минуту разорвалось бы на части. Мы это понимали. Это понимал каждый.

– У меня… Первая отрицательная – у меня.

Луи, который был для дедушки чертом, не иначе… Луи, который сейчас лежит на холодном операционном столе, в его глаза светит яркая лампа… Луи, из вены которого по тонкой прозрачной трубочке бежит красная жидкость – первая отрицательная. Единственная, способная спасти дедушку Яшу.

Врач выйдет из операционной в мокрой, как после дождя, одежде. Снимая головной убор, вытрет им лоб.

Дедушка Яша умер.

Он умер на целых четыре минуты. Это называется клинической смертью. После этого я каждый раз буду дырявить папиным шилом колеса грузовика деда Яши. Он всякий раз будет недоумевать и винить во всем дворовую шантрапу. Я буду делать все, чтобы не потерять своего беззубого, лысеющего друга. Я самолично изобрету прозрачный колпак. Попросится наружу? Нет! Будет бранить, пугать наказанием? Категорически нет!

За круглым столом взрослые решат не говорить дедушке про новую кровь, которая теперь течет по его жилам. Я не соглашусь с этим решением – страна должна знать имена своих героев!

– Дедушка, мне нужно тебе кое о чем рассказать. Правда, тебе это не понравится, – скажу я, когда мы с ним впервые после выхода из больничных стен поедем за родниковой водой.

После долгого разговора с дедушкой я сижу на своем дереве, снизу доносятся голоса взрослых, которые пытаются успокоить деда, – и думаю. Думаю о том, что переливание крови – хороший способ борьбы с людьми, которые по глупости не любят других из-за цвета кожи, разреза глаз и фамилий, как моя – Шнеерсон.

Дедушка Яша, конечно, будет переживать, но переживет. Однажды он придет к Луи, поставит на стол бутылку и скажет.

– Выхода нет. Начнем сначала.

Знаете, начинать сначала – полезно. Я очень хорошо знаю вас, взрослых. Вам непросто прощаться со своими привычками: со своими безопасными хижинами, в которые вы убегаете каждый раз, когда сталкиваетесь с чем-то неизвестным и от этого пугающим. Вам нужно оставаться в наших глазах – глазах ваших детей – сильными, мужественными, всезнающими. Но невозможно быть всегда самым-самым. Вы это знаете, мы это знаем. Правда?! Тогда зачем притворяться? Повесьте замок на свою хижину и забудьте дорогу к ней. Иные тропы могут оказаться лучше исхоженных. Не стесняйтесь быть не ведающими, а главное – ищущими. Для нас очень важно знать вас и такими тоже.

Моему дедушке почти шестьдесят, и он смог пойти по новой для себя тропе.

Начнем сначала? Сегодня – в своей голове. Завтра – за пределами ее. Главное – начать!

Глава двадцать пятая

– Ой, не надо меня уговаривать, я и так куплю! – кричит бабушка Геня продавцу зелени и нежинских огурчиков и с самым сосредоточенным лицом в мире выбирает пучок укропа.

– Геня Маньевна, улыбайтесь… Завтра будет еще хуже.

– Фима, не расчесывай мне нервы!

Дядя Фима, видя на горизонте очередную покупательницу – добрую знакомую, – встречает ее своим громким, известным всей Бессарабке голосом.

– Шо, так плохо живете – тока в одной руке сумка?

– Фима, не хочу вас расстраивать, но у меня все хорошо. – И своими широкими боками женщина случайно сбрасывает с соседнего прилавка домашнюю копченую колбасу.

Фима взвешивает наши огурчики и обращается к своему сыну, который сидит позади, мальчишка слишком увлечен бутербродом с сыром в одной руке и книгой «Война и мир» в другой.

– Боря, сколько будет семью четыре?

– А мы продаем или покупаем?