Охота на Бугимена

ЧИЗМАР: Вообще об этом не помнишь?

ГАЛЛАХЕР: [качает головой] Вообще.

ЧИЗМАР: В какой-то момент ты стал играть в неуловимого преступника: дразнить полицию, оставлять следы на мемориалах, звонить мне домой и вешать трубку, шастать возле дома Карли Олбрайт.

ГАЛЛАХЕР: Я и близко не подходил к дому Олбрайт. Она мне никогда не нравилась. Что касается остального… понятия не имею, зачем я все это делал. Может, чтобы отвлечься от своего основного, настоящего занятия.

ЧИЗМАР: И чем же ты по-настоящему занимался?

Галлахер: Убивал девочек.

ЧИЗМАР: Журналисты придумали тебе несколько прозвищ. Самым стойким оказалось Бугимен. Это прозвище вызвало у тебя какие-нибудь эмоции? Понравилось?

ГАЛЛАХЕР: Понравилось. [пауза] Мне показалось, что оно подходит, и у меня впервые появилось слово для этой мерзости во мне.

ЧИЗМАР: То есть ты стал называть эту часть себя Бугименом?

ГАЛЛАХЕР: Да.

ЧИЗМАР: Ты сказал, что это прозвище тебе подходит. То есть как?

ГАЛЛАХЕР: В те ночи, когда я выходил на охоту, я чувствовал себя… иначе. Я чувствовал себя всесильным. Отважным. Неуязвимым. Один на один с ночью. Словно я летал, словно мог ходить сквозь стены, словно был невидимкой.

ЧИЗМАР: Ты думал, что такое тебе по силам?

ГАЛЛАХЕР: Оно и было по силам. У меня получалось. Именно поэтому им и не удавалось меня поймать.

ЧИЗМАР: Ты считаешь себя психически больным, как говорят многие?

ГАЛЛАХЕР: [пауза] Знаешь, иногда мне хочется, чтобы так и было. Увы. Со мной что-то не так, но я не сумасшедший.

ЧИЗМАР: Как тебе удавалось быть настолько аккуратным, не оставлять никаких улик?

ГАЛЛАХЕР: В основном благодаря здравому смыслу. Не хотелось, чтобы меня поймали, вот и продумывал все тщательно. Надевал хирургические перчатки, по две на каждую руку. Надевал презерватив. Всегда покупал новую сменную одежду – для ночи охоты. Поэтому полиция безнадежно отставала от меня на несколько шагов. Хотя в ту ночь на кладбище, сказать по-честному, удача мне изменила. Я почувствовал, что оцарапал руку об ограждение. Впрочем, то была всего-то царапинка, у рубашки даже рукав не порвался. Я потом дома проверил специально – крови не было, поэтому и подумал, что все обошлось.

ЧИЗМАР: А маска?

ГАЛЛАХЕР: Что маска?

ЧИЗМАР: Чтобы скрыть лицо, можно надеть лыжную маску, да много еще чего другого. Зачем делать маску своими руками? Ты подражал героям фильмов ужасов, как считают некоторые?

ГАЛЛАХЕР: То была маска Бугимена, этого хотел он.

ЧИЗМАР: [пауза] Возвращаясь к той ночи на кладбище… Если ты не знал, что у полиции есть образец твоей крови, почему остановился после Кэссиди Берч?

ГАЛЛАХЕР: По той же причине, по какой не убивал никого до начала всего этого: мне удалось запереть Бугимена, накрепко закрыть дверь. Я его пересилил, хотя искушений было много. Пару раз я чуть на себя руки не наложил. Держался.

ЧИЗМАР: Пока в две тысячи первом не появилась Луиза Разерфорд, в шестом – Колет Бауден, а в восемнадцатом – Эрин Браун.

ГАЛЛАХЕР: [кивает] Да.

ЧИЗМАР: Что же изменилось? Чем они отличались от других?

ГАЛЛАХЕР: Стало как прежде. Только увидел каждую из них – и сразу понял: опять. Помешать ему уже не мог. Оказалось, что я не так силен, как раньше. Вот и все, и никакой другой подоплеки, никакой мистики.

ЧИЗМАР: Была ли причина на этот раз не отрезать уши? Или причина не оставить знаков для полиции?

ГАЛЛАХЕР: Просто не чувствовал необходимости.

ЧИЗМАР: Были ли другие женщины, Джош?

ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]

ЧИЗМАР: Значит, были?

ГАЛЛАХЕР: Да.

ЧИЗМАР: Ты скажешь детективу Макклернан, кто они? Где они?

ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]

ЧИЗМАР: А мне скажешь?

ГАЛЛАХЕР: Не сегодня.

ЧИЗМАР: А когда?

ГАЛЛАХЕР: Скоро [пауза]. Может быть.

ЧИЗМАР: Их семьям надо знать. Они заслужили покой.

ГАЛЛАХЕР: Я же сказал: может быть.

ЧИЗМАР: Ты с матерью после ареста разговаривал?

ГАЛЛАХЕР: Нет.

ЧИЗМАР: Почему?

ГАЛЛАХЕР: Потому что даже не пытался.

ЧИЗМАР: Ты скучаешь по ней? По жене и детям?

ГАЛЛАХЕР: Да. Каждый день.

ЧИЗМАР: А по Наташе?

ГАЛЛАХЕР: Да. Я ее очень любил.

ЧИЗМАР: Ты скучаешь по отцу?

ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]

ЧИЗМАР: Нет?

ГАЛЛАХЕР: Конечно, скучаю.

ЧИЗМАР: По словам матери, ты провел с отцом вечер за пару дней до его смерти. О чем вы говорили?

ГАЛЛАХЕР: Мама просила меня выяснить, что его гнетет. С ней он говорить не стал.

ЧИЗМАР: Что гнетет, кроме гибели дочери?

ГАЛЛАХЕР: Да, кроме этого.

ЧИЗМАР: И что ты выяснил?

ГАЛЛАХЕР: [пауза, улыбается] Ты и сам знаешь, правда?

ЧИЗМАР: Что знаю?

ГАЛЛАХЕР: Ты ведь понимаешь, о чем мы говорили той ночью.

ЧИЗМАР: Может, и понимаю, но точно не знаю.

ГАЛЛАХЕР: Да ладно! [пауза, улыбка гаснет]. Я потому и позвал тебя поговорить. Ты все понимаешь. Поэтому людям нравятся твои рассказы.

ЧИЗМАР: Поверь, я не настолько сообразительный. Спроси кого хочешь.

ГАЛЛАХЕР: Нет-нет, ты все понимаешь. И ты совершенно точно знаешь, о чем мы с отцом говорили. Ты знаешь, что он что-то видел или что-то вспомнил и заподозрил. Ты понял, что он хотел пойти в полицию.

ЧИЗМАР: Так что же видел твой отец?