Охота на черного короля

– Почем вы знаете? – осадил его Александр Васильевич. – Они тоже, поди, не лыком шиты. Трое супротив одного – расклад не в вашу пользу, голубчик… А что потом? Воротились вы в «Националь»?

– Не в, а к, – поправил Вадим. – Вы забываете, что в гостиницу мне не попасть… Дождался Верлинского: он сказал, что Надин уже в номере у Ласкера. Двух других он не видел, они по своим кротовинам р-разбежались…

Барченко встал, движимый желанием походить по комнате, как он всегда делал в минуты интенсивной умственной деятельности, но во тьме натолкнулся на этажерку, с которой посыпались статуэтки полинезийских идолищ. Он выбранился, потер ссадину на лбу и сел на пуф напротив Вадима.

– Никак в разум не возьму: что общего у господина Ласкера с этими исчадьями адовыми? Неужто он с ними заодно?

– Нет… Это его ассистентка с ними, а он, сдается мне, ни сном ни духом. Накопать бы на нее материал: кто такая, откуда взялась, какие связи имеет с белоэмигрантами и прочей сволотой… но некогда! Я своими ушами слышал, как она сказала: нынешней ночью!

– Вы бы, Вадим Сергеевич, не налегали на спиртное. – Барченко отнял у гостя бутылку и приложился сам. – Не то чтобы мне жалко, но в нем пятьдесят пять градусов… без закуски…

– По-вашему, я пьян? Эх, Александр Васильевич, обижаете… Мысли яснее ясного! У меня в голове все, как по р-ранжиру, выстроилось. Этот ученый… Шварц… не только за окнами следил, но и сигналы лампочками подавал. А Надин из своего окна их считывала.

– Об чем сигналы?

– Что за Федько слежка. Я же указывал в записке, помните? Надин – не баба, а Люцифер в юбке. Ей убить, что помаду с губ смыть. С Федько у них, возможно, и так отношения не ладились, – он хитрым был, как лис, кого угодно мог надуть.

– Вы разве с ним давно знакомы?

– Два р-раза виделись. И поверьте: хватило. Короче, пристрелила его Надин, я в этом уверен. Вспоминается даже запах духов, когда она в номер к нему вошла, а я на полу чуркой осиновой лежал…

– Вот так с ходу и застрелила?

– А чего валандаться? – Хмель ударил Вадиму в мозг, отпустив эмоции. – Это не шайка, это змеятник. Когда деньги делить начнут, без крови не обойдутся.

– Деньги? – Барченко допил абсент и ощупью задвинул порожнюю бутылку под этажерку. – Их спервоначалу получить надобно.

– То-то и оно! Пока мы с вами лясы точим, эти выродки уже, может статься, вашего Качалова куда-нибудь за город увозят! Очнитесь, Александр Васильевич, нельзя канителиться!

Барченко, убаюканный выпивкой и непростыми размышлениями, погрузился в сонливость. Но призыв Вадима, чересчур громкий для конспиративной беседы, пробудил его к жизни.

– У вас есть план, Вадим Сергеевич? Что делать будем? Едем на Лубянку?

– Давайте без меня. Не хочу под арест… И лучше позвоните Менжинскому. Пускай время не тратят: усилят охрану гостиницы и возьмут под особый прицел эту Надин. Только до поры ее не трогать, иначе тех двоих упустим.

– Да… ваша правда…

Барченко придвинул к себе телефон, стоявший на нижней полочке этажерки. Без света у него долго не получалось ткнуть в нужный кружочек на диске. Вадим шагнул к двери.

– Я ухожу, а вы включайте лампу и звоните. Передайте все, что от меня услышали. Прощайте!

– Скажите хоть, где юдоль ваша теперешняя протекает. Где вас искать?

– Нигде. Я сам появлюсь.

Вадим удалился. Барченко зажег торшер у кровати и накрутил на аппарате экстренный номер ОГПУ. Кукушка в настенных японских часах, сделанных в виде пирамидальной Фудзиямы, прокуковала дважды.

* * *

На самую малость опоздал Вадим со своим предупреждением! Минут за двадцать до того, как Александр Васильевич звонком поднял с постели Вячеслава Рудольфовича, в «Национале» содеялось ожидаемое происшествие.

Немой актер Артур Авокадов после бесславного фиаско в партии с Верлинским заперся в номере Капабланки, куда его поселили для сугубой достоверности, и глушил горькую. Чувствовал он себя отвратно и задавался безответными вопросами: «Почему выставляют меня на посмешище? Зачем глумятся? Что я им такого сделал?» Третьеразрядный мим, он в свои сорок лет не стяжал ничего, кроме геморроя и уязвленного самолюбия. С детства его влекло на подмостки, но приходилось довольствоваться ролями из разряда «Кушать подано». После Гражданской, лишившись речевого дара, он поставил крест на театральном поприще и подался в кино. Там Артур мечтал развернуться, но никто из режиссеров не оценил его врожденной пластики – предлагали, как и раньше, роли лакеев и подмастерьев. Он уже смирился со своей участью, старел и спивался. И вдруг – роль, не роль… что-то инфернальное! Пришли люди с петлицами, велели прожить сколько придется в шкуре другого человека. И какого! Того, чьи портреты не сходили со страниц ведущих газет и журналов. Кого вожделели красивейшие женщины мира. Кто был извечным триумфатором и божеством для миллионов.