Охота на льва

полковник требовал суда чести, замкомэска его поддерживал, но тут как раз в полк снова пришла "эстафета", в Афганистан собралась первая эскадрилья, и наш комэска предложил капитану Артемьеву снова пойти на войну - теперь с первой эскадрильей. Как раз один из командиров на прыжках сломал ногу, нужна была срочная замена. Капитан согласился, но с условием, что теперь он будет не ведомым, а ведущим, ведомым же у него станет его бывший правак старший лейтенант Джамбул Киекбаев. Наш добрый комэска согласился - ему был симпатичен строптивый, но смелый и грамотный капитан Артемьев, да и Джамбул Киекбаев по кличке Джама (штабные девушки ласково звали его Джамайка), уже прошедший Афган на правой чашке, теперь рвался повоевать командиром экипажа, прикрывая хвост своему бывшему командиру. Смуглый, с орлиным носом, он походил на кавказца, но на самом деле был сыном казаха и русской, родился и окончил школу, а потом и училище в Саратове, но каждое лето проводил в Казахстане у бабушки, и язык знал хорошо. Джама был высоким гибким юношей, хотя это слово как-то не идет военному летчику, но он и не был похож ни на военного, ни на летчика. С его интеллигентным вдумчивым и каким-то спокойно-вдохновенным лицом и длинными пальцами, он вполне органично смотрелся бы в черном фраке с бабочкой и скрипкой в руках. И только шрам над верхней губой, слегка приподнимавший уголок рта, отчего казалось, что Джама всегда слегка улыбается, - этот шрам свидетельствовал, что его владелец вовсе не так нежен, как кажется. В своей первой афганской командировке, будучи лейтенантом и праваком Артемьева, он был ранен в лицо осколком приборной доски, которую разбила пуля духовского крупнокалиберного пулемета. Другим осколком в то же мгновение был ранен в шею сидевший за пулеметом борттехник. Джама, заливаясь кровью - и своей и чужой, - вытащил борттехника в грузовую кабину, сел за пулемет, и, когда командир вернул вертолет на боевой курс, длинной очередью подавил огневую точку духов. Тогда-то командир смог посадить машину и забрать экипаж сбитого ведомого замкомэски, когда сам замкомэска, сославшись на лимит топлива, ушел на базу. За этот вылет Джама был награжден орденом Красной Звезды. Мы жили с ним в одном доме и в одном подъезде, но в разных холостяцких квартирах. Я бывал у него несколько раз. После того, как Джама стал командиром экипажа, но продолжал оставаться холостяком, в трехкомнатной квартире на шесть человек у него появилась отдельная комната, - в двух других жили праваки. Оказалось, Джама увлекается фотографией, - я узнал об этом, когда протянул и не сфотографировался на служебный паспорт. Утром две мои фотографии три на четыре должны были лежать на столе у начальника строевого отдела, но в поселке не было моментальной фотографии, и вообще, было воскресенье. И тогда командир отправил меня к капитану Киекбаеву, "нашему Роману Кармену". Джама сфотографировал меня на кухне, на фоне простыни, установив свой "Зенит" на штативе под отражательным зонтиком, - по его движениям, по аппаратуре, было видно, что он в этом деле разбирается. Потом, заперевшись в его комнате, мы проявляли пленку, печатали снимки, разговаривая о фотографии, - я тоже с детства увлекался фотографией, правда, "зенитов" у меня никогда не было, обходился "сменой" и "зорким". Джама показал мне свою афганскую папку - стопку больших глянцевых фотографий афганских пейзажей. Снимки четко делились по цвету - синевато-белые горные и желтовато-красноватые пустынные. Это были чисто пейзажные работы - даже там, где виднелись глинобитные домики, не было видно ни машин, ни людей. Я рассматривал зафиксированные моменты вечности - на снимках время не обнаруживало своего бега, оно либо стояло, как покрытые льдами горы, либо двигалось незаметно глазу, как песчаные барханы. То, что глаз фотоаппарата в основном смотрел сверху, с неба, заглядывая в ущелья и пропасти, замечая даже следы горных козлов на заснеженных вершинах, казалось, что это снимал довольный своей работой Творец - снимал в день отдыха, когда на созданной им Земле еще не было человеков. Или, наоборот, это была планета, с которой уже исчезли люди, - пустынная рябь или белая глубокая пыль были тем самым неумолимым временем, которое сдерживает человек, и которое накрывает оставленные им жилища с медленной, но стремительной неумолимостью. От красных закатных пейзажей, где полуразрушенные заброшенные кишлаки дрейфовали в бескрайней пустыне, полузатопленные песком, поднимали у меня волну ностальгических мурашек, как-будто я, тысячу лет назад покинувший Марс, получил снимки с его поверхности, увидел свой дом, свой городок, в котором до сих пор, как в тех марсианских хрониках, живут тени его прежних жильцов, защищая прошлое от вторжения экспедиций из будущего...

Джама так растрогался от моих искренних отзывов о его творчестве, что вручил мне такой марсианский пейзаж, тут же вставив его в готовый пакет-паспарту с веревочкой - мне оставалось только вбить гвоздик в своей комнате над своей кроватью, чтобы любоваться на эту картину ежедневно.