Охота на охотника

Во внутреннем дворике, и без того не сильно великом — все ж строили башню не для прогулок — становилось тесновато, в том числе и от людей. Одних приводили, и гляделись они растерянными, другие кричали, требовали освободить их немедля, третьи были молчаливы. К этим вот комендант приглядывался особо, знал, что от тихушников одни беды.

— Много еще будет? — поинтересовался он примирительно, и человечек из особого приказу не стал чиниться, кивнул, вздохнул и ответил:

— Больше, чем хотелось бы.

— Вот и чего им не хватало? — комендант распрекрасно помнил и смуту, и голод, и войну, которая навроде закончилась, а все одно тянулась и тянулась, жизни отбирая.

Сына вот отняла.

И дочь сгорела, потому как отыскать целителя в Арсиноре оказалось невозможно. И сам он едва-едва… благо, младшенькие уцелели, иначе б они с любезною Капитолиной Фоминичной вовсе разума лишились бы с горя.

— Кто ж знает… вольностей, говорят мало. И справедливости. Давайте так, кого попроще и вправду по трое и в кандалы, а вот с одаренными…

— По протоколу, — кивнул комендант. — Не переживайте, Петр Алтуфьевич дело свое знает, скоренько нижний этаж почистит, да и на нулевой уровень пока можно, если есть особо опасные.

— Они тут все особо… нулевой, стало быть?

Комендант пожал плечами: мол, башня старая, отыщется и такой.

— А ниже… есть?

— Ямы. Для особо опасных. Там стены из кизарского гранита, глушат силу… только… если долго одаренного держать, ущерб будет.

— Ничего, переживут, — махнул рукой особист, правда, уточнить изволил. — Долго — это сколько?

— Ну… за месяц болеть начинают, — комендант нахмурился, пытаясь вспомнить статистику. Правда, ямы использовались при нем редко, а вот батюшка, от которого и досталась в наследство башня со всем ее тайным и явным хозяйством, всякого рассказывал. — Там-то сыро. И отхожее место, сами понимаете… вот кто и кишечником маяться начинает, а кто и чахотку цепляет. Но не в том беда, тоскою они маются. Иные и руки на себя наложить пробуют. А как не выходит, то за полгода, самое большее, сами того… уходят.

— Ничего, полгода, чай, нет нужды держать, а вот денек-другой если…

— Денек-другой — это да, — согласился комендант. — Весьма способствуют дознанию… наши-то ямы жалуют. Бывало, посадишь какого особо ретивого, он сперва орет, а после приспокаивается. Глядишь, к утру и вовсе в сознание приходит. В смысле, осознает свое положение и желанием сотрудничать проникается, так что… вы только сами погляньте, кто из них…

Особист повернулся к людям.

— Этот, — палец ткнул в худенького паренька с разбойной рожей. Сам-то чистый сиротинушка, а взгляд бандитский. — И эта…

Девица фыркнула и косой мотнула.

— Этот… еще… сколько у вас мест?

Это он про ямы? Комендант прикинул. Первую еще в том месяце притопило, жить там вовсе невозможно, крысы и те сбегли. Двенадцатая осыпаться началась, пошла по плите трещина…

— Двадцать три.

— Отлично… и кормить в первые сутки не обязательно. Воду давайте, а вот остальное…

Квартирмейстер лишь головой покачал: непорядок. Контингент, на учет поставленный, беречь надобно, а то выйдет убыток, за который после сами ж особисты спрашивать стану.

— Это произвол! — взвизгнула девка и ножкой притопнула, рванулась, да только охрана удержала.

— Произвол? — особист повернулся к ней. — А как называлось то, что вы учинить хотели? Сколько б людей в давке погибло бы? Ходынское поле покоя не давало? Молчи уже…

Он развернулся и зашагал прочь, к воротам, которые охраняло две дюжины одаренных. Что он им сказал, комендант не слышал. У него своих забот хватало.

— Акимов! — голос разнесся над двором. — Проводи… постояльцев. И после ко мне…

…надобно послать за шубою.

И еще записочку поставить, чтоб не смела любезная Капитолина Фоминична из дому носу казать. И сестрицу свою, до забав охочую дюже, попридержала. А то ж мало ли что…

Глава 24

Глава 24

— А вы, милочка, уж извольте приодеть чего поприличней, — Вольтеровский оглядел Лизавету, не скрывая своего раздражения.

Блеснуло стеклышко лорнета.

Поджались губы. И бороденка, смазанная маслом, задрожала, надо полагать, исключительно от негодования. Супруга Вольтеровского лишь вздохнула и прижала к щеке кружевной платочек, всем видом своим демонстрируя женскую слабость.

— Всенепременно, — пообещала Лизавета.

…а лакеев он и вовсе загонял.

То ему завтрак нехорош, то китель парадный помяли, то сапоги недостаточно блестят, то еще какая напасть случилась. И о них он с превеликим удовольствием рассказывал Лизавете, будто чуял, что выхода у нее другого нету, кроме как слушать.

— Где это видано, чтобы во дворце девицы позволяли себе голыми ногами сверкать, — он был занудлив и несчастен в этом занудстве.

Ворчал.

Вздыхал. Тер платочком злосчастный лорнет, в котором не нуждался, ибо зрением обладал преотменнейшим. Прикладывал его к левому глазу, после, позабывши, к правому.

— Скажи, дорогая? — изредка он вспоминал о том, что не один здесь. И тогда высочайшего внимания удостаивалась супруга.