Охота на охотника

— Я-то выжила… и Левонька тоже… кормилиц ему нашла трех, и нянек еще, только вы пока молодая совсем, детей своих нет, думаете, небось, если няньку взять, то и все заботы на нее перекинуть можно. Только как я могла своего мальчика какой-то неграмотно бабе доверить? Вдруг бы она ему дурное что сделала? Не со зла, конечно, но по недомыслию… я рядом-то была… следила… одна, представляете, хотела жеваным хлебом накормить. Другая едва сала кусок не впихнула, мол, на деревне всегда так делают… дикость, да… потом уже всех прогнала, сама стала… конечно, Ганечка сердился, говорил, что это не дело. Только… у него работа, а мне что? По магазинам кататься, дитя бросивши?

Ее лицо разгладилось, помолодело словно.

— Вы себе представить не можете, какой он хорошенький был… просто прелесть. Я ему волосики с сахарной водичкой завью, костюмчик розовый[1] вздену… все восхищались. Вежливый был. Ласковый… чудо, а не ребенок… потом уже Ганечка наставников нанял. В школу отослать хотел, но я воспротивилась. Какая школа? Там же не известно, что твориться будет…

Она рассказывала о сыне легко, с восторгом и затаенной надеждой, что восторг этот ее всенепременно разделят. И Лизавета разделяла, улыбалась, кивала, соглашаясь, что именно так все и есть, что нет на свете человека лучше, чем Лев Вольтеровский.

А что он там кого-то убил?

Наветы.

Сплетни. И вообще случайность. А случайности и с лучшими происходят. Что ж теперь мальчику, остаток жизни на границе провести? Там, между прочим, опасно, хотя Ганечка и заверил, будто пристроил сына в место спокойное, но он же мужчина, а мужчины в большинстве своем к детям равнодушны.

И сами бессердечны.

Это Левонька исключение. Ах, какие письма он пишет матушке… Ангелина Платоновна читает и плачет, и перечитывает, тоже плачет. И конечно, деньги шлет. А то ведь Ганечка дюже из-за той неприятности разгневался, содержание урезал. Сто рублей в месяц всего.

Что такое сто рублей?

Лизавета чашку отставила, опасаясь не совладать с собой. Сто рублей? Если б у нее были эти сто рублей… в месяц… хватило бы и на целителя тетушке, и на воды, и на…

— Я ему и шлю понемногу… когда сто, когда двести… Ганечка мне тоже содержание положил, а много ли мне на старости лет надобно? Только чтобы мальчик счастлив был.

И глаза Ангелины Платоновны опасно заблестели, а Лизавета поняла, что слез не выдержит, что эта женщина, пусть и добрая, но в доброте своей слепая, вызывает в ней куда больший гнев, нежели супруг ее, приложивший все силы, дабы замять позорную историю.

Его хотя бы понять можно.

И ее тоже, но до чего не хочется… и неужели не видит она, как изуродовала сахарного своего мальчика всеобъемлющею этой любовью? Рассказать?

Не поймет.

Не поверит.

Не…

— Говоря по правде, — доверительно произнесла Ангелина Платоновна, чашку отставляя. — Ганечка не хотел ко двору ехать, все норовил больным сказаться, но я уговорила. Когда еще такой шанс будет за мальчика попросить?

— Действительно.

— Вам дурно? Вы бледная такая… это все из-за диет. Бросьте, худоба вредит женскому здоровью, уж послушайте меня… а на границе опасно. Стреляют там. Я и подумала, если служить, то пусть тут служит.

— Где?

— В Арсиноре. Есть же тут штабы какие-нибудь?

— Какие-нибудь наверняка есть, — отпускало, медленно, тяжко, будто нехотя разжималась невидимая чья-то рука, позволяя сердцу биться с прежней силой.

— Вот! И значит, найдется местечко для талантливого юноши… — Ангелина Платоновна определенно воспряла духом. — Надо просто попросить.

— Кого?

— Кого-нибудь… я Ганечке так и сказала, но он еще злится на Левоньку… почему? Та история когда была… сколько еще мальчику мучиться?

Лизавета надеялась, что долго. И раздумывала, стоит ли лезть в эти семейные дела или же понадеяться на собственное Вольтеровского упрямство, которое не позволит вернуть блудного сына в Арсинор. А то ведь и вправду хватит у Ангелины Платоновны сил и наглости отыскать протекцию.

— И женить… я внуков хочу, — произнесла она доверительно. — Двух. И девочку всенепременно… чтобы волосики светленькие и глаза синие.

— А если не светленькие?

Ангелина Платоновна лишь захихикала как-то совсем уж по-девичьи, отмахнулась, мол, глупости какие. Как у ее идеальной воображаемой внучки могут быть волосики да не светленькими?

— Главное, — она вновь наполнила фарфоровую чашечку, — невесту подыскать подходящую. Вы же поможете?

— Чем?

— Расскажете мне, кто тут и как… не подумайте, мы не бедные, у нас состояние есть. И папенька мне оставил. И Ганечка наслужил… да и Левонька пополнит.

В этом Лизавета изрядно сомневалась, но сомнения благоразумно оставила при себе. Ангелина Платоновна же поерзала и продолжила:

— Я же не глупая, я все понимаю, что здесь связи нужны… у Ганечки медалей за службу много, а вот связей нет. А если у жены будут? Вот вы знакомы с Одовецкой?

— Знакома, — призналась Лизавета.

— И как она вам? Конечно, говорят, что она манерами слаба, в монастыре воспитывалась, но так даже лучше… я ее в поместье заберу. У нас воздух преотличный, самое то, что для детей надобно. Левонька пока рос, ни разу не заболел. Будет себе рожать тихо…